Призрак бомбея

Калькутта была до отказа набита зерном, и городские рабочие ничуть не страдали от инфляции, вызванной Второй мировой, а тем временем индийцы из отдаленных областей — где и выращивали рис — медленно умирали от голода. Родители Парвати и Кунтал прослышали о еде и бесплатных кухнях в Калькутте и выехали из своих деревень в нестерпимую жару, когда в воздухе стоял едкий смрад свежих трупов. Девочек оставили у соседа: им оставалось только ждать и медленно гибнуть. Выделенный паек таял на глазах, ведь продовольствие тогда припрятывали. Целыми днями Парвати искала в мусоре съестное, собирала семена да ловила насекомых. Всем, что нашла или сумела украсть, она делилась с Кунтал, которая настолько ослабела, что не могла стоять на ногах. Так Парвати спасла себя и сестру. Кунтал угасала, но Парвати упрямо цеплялась за жизнь, помогали крепкие мышцы и небольшой жирок на груди и бедрах. Она не допускала даже мысли о смерти и сама бы убежала в Калькутту вслед за родителями, если бы Кунтал набралась хоть немного сил.

Как-то раз деревенские старейшины (трое из них слепые, а остальные — неграмотные) пришли с порванной британской газетой «Стэйтс-мен» и ткнули в зернистый снимок с изможденными телами. «Смодриде дам, — кричали они по-английски беззубыми ртами. — Они мерд-вый!»

Затем старички плотоядно уставились на сироток, и Парвати поняла: нужно бежать немедля. Если не в Калькутту, так в Бомбей, решила она, это второй по значению колониальный порт. «Золотой Город».

В ту же ночь сосед изучил газету за бутылкой сельской сивухи, а потом затащил Парвати в свою комнатушку.

«У тебя никого не осталось, — пьяно рассудил он. — Значит, теперь ты моя».

Пока все происходило, Парвати думала о Бомбее и надеялась, что этот город ее спасет. Едва сосед завалился спать, она схватила кинжальчик, лежавший поверх сброшенной лунги, и вонзила ему в сердце. Глаза крестьянина раскрылись от изумления. Затем, чтобы окончательно расквитаться, она отрубила сморщенный член и вышвырнула в окно, там его мигом сожрала стая бешеных псов.

Ночью, когда все стихло, Парвати выползла из комнаты и забрала остатки имущества: деньги, джутовый мешок риса и ржавый велосипед. Привязав Кунтал к рулю, она крутила педали, не замечая капающей крови, и так доехала до станции, где обменяла рис на два билета до Бомбея. Во время поездки и за пару недель бесприютных блужданий по городу Парвати помаленьку выходила Кунтал. Она навела справки и на последние деньги купила себе и сестре новую одежду, а затем принялась стучать в двери всех домов подряд: «Прислуга не нужна?.. Прислуга?..»

Двери захлопывались одна за другой.

Повару Канджу тогда уже перевалило за тридцать. Конечно, он рассердился, что его разбудили, но все же открыл ворота после настойчивого стука Парвати. Взгляд ее тотчас пленил Канджа. Хотя голод подточил ее красоту, глаза Парвати блестели весьма убедительно. Повар усадил девочек на веранде и, неожиданно для себя, накормил. Когда Маджи встала и увидела, как Парвати бойко подметает аллею, она поняла, что наконец-то обрела прислугу, о которой молилась последние пару недель: прежняя служанка вышла замуж и уехала. У девушек не было рекомендаций, но проницательная Маджи сразу почувствовала, что они из хорошей семьи и просто хотят начать новую жизнь — так же, как Гулу много лет назад. «Две недели», — сказала она и пошла распорядиться насчет ночлега.

На задах торчали два гаража, похожих на мышиные уши. В первом жили Гулу и повар Кандж. Маджи мельком подумала, не поселить ли Парвати и Кунтал во втором — рядом с черным «мерседесом», занимавшим почти все место? Но затем она остановилась все же на дальней гостиной для официальных гостей. Хоть Маджи и доверяла Гулу с Канджем, они все-таки мужчины, а ей не хотелось никаких скандалов между прислугой по ночам.

В тридцать с небольшим повар Кандж был красавцем с волнистыми волосами. Накрахмаленные белые рубашки он заправлял в лунги, а по праздникам — в единственные брюки. Он с самого начала не спускал глаз с сестер, словно они были его подопечными: Парвати — нахальная и резкая, Кунтал — мягкая и застенчивая. Он окружил вниманием обеих: подкладывал им сахар на поднос барфи с кешью, тайком подносил манговый ласси и лаймовый шербет — словом, откармливал. А потом лицо Парвати неожиданно стало являться ему по ночам, прогоняя сон. Днем он украдкой поглядывал на нее и влюблялся все больше. Вскоре уже Кандж угощал ее одну. «Почему нет?» — наконец подумал он.

«Почему нет?» — сказала себе Парвати, когда повар предложил ей руку и сердце, хотя низость соседа и оставила мерзкий осадок. Так или иначе, рассуждала девушка, Кандж ее впустил, тогда как другие захлопывали перед носом двери, и нежно, чутко заботился о ней, заменив пропавшего отца. Повар был похож на сыр панир[101] — жесткий и хрустящий снаружи, но мягкий и обволакивающий внутри. Узнав о предстоящей свадьбе, Маджи благословила их и великодушно выделила второй гараж под спальню.

— Тебе повезло, что ты не была замужем. Работы лишь прибавляется, — сказала Парвати, откинув мыльной рукой прядь со лба. — Мне бы вечерком отдохнуть — так нет же, хватает меня за все части тела. Не успею войти, как он уже стаскивает лунги. И сует мне свою кочерыжку. Будто у меня руки без того за день не устали. Вот погоди, огрею как-нибудь вальком — посмотрим тогда, как он запляшет!

— Он же любит тебя!

Кунтал была права. Годы не остудили пыл Канджа. Да и Парвати, как ни жаловалась, все так же кокетливо поглядывала на мужа, проходя через кухню, хоть он уже усыхал, точно лайм, оставленный на палящем бомбейском солнце. Ей нравилось распалять мужа, дразнить и доводить до безумия, а в конце рабочего дня тянуть время перед возвращением в гараж.

— Да какая там любовь! — отмахнулась Парвати. — Говорю же, повезло тебе.

Хоть они были сестрами, Парвати относилась к Кунтал по-матерински. Родителей они потеряли, и Парвати не хотела выдавать сестру замуж, ведь она могла стать легкой добычей какого-нибудь мерзавца. Парвати с Канджем уже навсегда останутся в бунгало. Но если Кунтал подыщет себе пару, то, еще чего доброго, уйдет от Маджи. Несмотря на то что сама Парвати удачно пристроилась, она при каждом удобном случае жаловалась на бессовестных мужиков и тяжкую семейную жизнь.

— Старый дурень умеет готовить баклажан по-могольски, расмалай[102] и всякие вычурные блюда, а вот посадить семечку в мою утробу ему слабо, — пробурчала Парвати только для вида.

Из-за дверного косяка показалось лицо Мизинчика.

— Хай-хай, смотри-ка, а нас подслушивают, — сказала Парвати, не отрываясь от белья, и кивнула на девочку.

— Надо чего-нибудь, Мизинчик-дм? — спросила Кунтал, споласкивая руки.

Мизинчик покачала головой и, войдя в ванную, уселась на деревянный табурет:

— Помыться можно?

— Прикажешь нам все бросить и уйти? — в раздражении воскликнула Парвати.

— Нет-нет-нет! — успокоила ее Мизинчик. — Я могу и при вас.

Парвати и Кунтал переглянулись и пожали плечами.

Мизинчик стала раздеваться:

— Ты любишь Канджа?

— Хай-хай, ну и вопросики, — Парвати поправила локтем сари. — Я не обязана его любить — он же мой муж.

— Ну конечно, любит, Мизинчик-дм, — ответила Кунтал, щелкнув языком. — Она это говорит только из-за меня.

— А чего ты вскочила в такую рань? — перебила Парвати.

— Не спится.

— Не спится? — переспросила Кунтал. — Что-то стряслось?

— Маджи не верит мне! — выпалила Мизинчик, в глазах у нее стояли слезы.

— Не верит? Насчет чего?

— Насчет призрака. Тут, в ванной, — привидение!

— Привидение? — Парвати отложила валек и понимающе взглянула на Кунтал. — Ого, ну, значит,