Призрак бомбея

поселении индусских беженцев. Стены были голые, вдоль них лишь извивались черные провода, убегавшие в круглые розетки. Из-за металлической решетки торчал стенной вентилятор. На полке рядом со столиком для пуджи — овальная баночка с тальком «ярдли» и крашеная жестяная заводная машинка.

«Ярдли». Неужели тот самый тальк, что Маджи незаметно подкинула новобрачной Ямуне в сумку перед ее отъездом из Бомбея? Маджи уставилась на безразличный порошок, которым ее дочь когда-то посыпала кожу. Как несправедливо, подумалось Маджи, ее любимая доченька умерла, а тальк по-прежнему стоит себе на полке.

Отец Мизинчика, с темными кругами под красными глазами, вошел в комнату и упал к ногам Маджи, слезно умоляя о прощении.

«И это тот самый мальчик, которому я своими руками поднесла сладости в день свадьбы?» — спросила себя Маджи, с трудом узнавая зятя.

В соседней комнате захныкала Мизинчик. От ее тоненького голосочка у Маджи замерло сердце. На краткий миг ей показалось, что дочка тоже здесь. Тогда-то она и поняла: Мизинчик — ее кровинка, поэтому она будет бороться за нее и победит.

Маджи поступила не совсем уж бескорыстно. Только так могла она вырваться из мрака, ведь две смерти за два месяца — дочкина и внучкина. Мизинчик была удивительно похожа на Ямуну, и одно это необычайно утешало Маджи. Девочка стала истинным даром небес, воздаянием за прошлые обиды…

…Вздохнув, Маджи швырнула журнал на пол, чтобы привлечь внимание. На побережье лениво собирались муссонные тучи, а суставы распухали и ныли еще сильнее обычного. Доктор Айер, когда ему сказали, рассудил, что призрак — это воображаемая подружка Мизинчика, ведь она живет в доме, где одни только мальчики. «Дети склонны к таким прихотливым играм», — добавил врач.

Но Мизинчика нужно все равно куда-нибудь увезти, это Маджи знала четко.

— Я повезу ее в Махабалешвар, — громко сказала она.

Махабалешвар был летней резиденцией британского раджи в Бомбее с 1828 года, когда губернатор Джон Малколм[127] устроил там европейский курорт и санаторий. Как и многие горные местности, Махабалешвар славился здоровым воздухом, живописной природой и освежающей прохладой. Поздним летом, перед самым приходом муссонов, плато обступал густой туман, насыщенный озоном. Считалось, что махабалешварская вода замечательно повышает уровень гемоглобина в крови.

— Махабалешвар! — У Савиты загорелись глаза. — Однажды я плавала там на лодке по озеру Венна!

— Перед муссонами все забито, — сказал Нимиш. — Вы не найдете свободного места.

— Я сама все улажу, — ответила Маджи. — Если выедем сегодня же вечером, доберемся, пока не ливануло.

— Я хочу посмотреть форт Пратапгад! Там Шиваджи выпустил кишки Афзал-хану своими стальными когтями![128] — закричал Туфан и показал, как это было, растопырив пальцы и запустив пятерню в толстый живот Дхира.

— Земляника! — воскликнула Савита, шлепнув Туфана. — Все на свете отдала бы за махаба- лешварскую землянику!

— А еще тикки с кунжутом, — добавил Дхир.

— Я повезу Мизинчика, — твердо сказала Маджи. — Пока только ее.

— Так нечестно, всегда ей поблажки! — захныкал Туфан.

— Только Мизинчика, — передразнила Савита и выбежала из комнаты: слова эти вновь больно кольнули в сердце. — И вот так всегда.

Маджи медленно ковыляла к перрону, тяжело опираясь на трость и приволакивая ноги. Вокзал, построенный еще при королеве Виктории, вырастал из земли, точно колоссальный собор. Однако за величественным фасадом с каменной отделкой и витражами скрывались вовсе не молчаливые алтари и застывшие распятия: там царил оглушительный гул суетливой толпы.

Просторное помещение вокзала вибрировало от сотен тысяч снующих людей, а вдалеке изредка лязгали поезда. Мизинчик шла рядом с бабушкой, крепко схватив ее за руку. Они пробирались сквозь лабиринт лестниц и платформ, огибая грузчиков, тащивших багаж на головах в красных тюрбанах, и отрешенных нищих, которые поднимали и опускали руки, будто механические куклы.

На доске у входа от руки записывали время отправления и прибытия поездов: пенджабский почтовый до Агры на северном направлении, экспресс «Гитанджали» до Калькутты — на восточном и экспресс «Каннья Кумари» до Кочина — на южном. На соседнюю платформу прибыл состав. Едва он остановился, уличные оборванцы лихо запрыгнули в вагоны и устремились к ресторану, надеясь разжиться горячими сэндвичами, конфетами в целлофане или бутылками газировки. Возле каждого купе теснились толпы пассажиров с багажом, маленькими детьми и с массивными узлами на головах.

Ha платформе воняло давнишней мочой и немытыми телами с глубоко въевшейся грязью. Эти запахи перебивали даже сильный дух чая с кардамоном, что дымился в круглых глиняных горшочках — их продавали через зарешеченные окошки в душных купе второго класса. Маджи и Мизинчик остались ждать, а Нимиш с Гулу стали протискиваться сквозь толпу к зарезервированному купе. Оба вернулись через неколько минут, раскрасневшиеся и довольные: они запихали багаж под сиденья и проверили, все ли в порядке. Мизинчик держала две коробки из нержавейки с тремя отделениями. Кандж наполнил их горячей, душистой едой. Сверху — паратхи[129] с картошкой, посредине — сморщенные и перевязанные зеленые сверточки с карэла сабзи[130], а внизу — вареный картофель с лимоном и соленьями.

Слегка опираясь на голову Мизинчика, Маджи забралась в купе и со вздохом плюхнулась на сиденье. Нимиш протянул руку в окно и схватил Мизинчика за ладонь.

— Вот, возьми, — сказал он, передавая ей «Очерки о моем прошлом» [131]. — Может, и пригодится.

Он смотрел нежно и ласково.

Мизинчик крепко прижала книгу к груди, пытаясь совладать с эмоциями. А потом высунула голову в окно и помахала на прощанье.

Ha минутку зажмурившись, Мизинчик вытерла пот с лица, а открыв глаза вновь, заметила боковым зрением женщину в красном, что взбиралась с путей на платформу. Хотя колеса уже со скрипом покатились, Мизинчик увидела все так отчетливо, будто смотрела в увеличительное стекло.

Загадочная женщина пробиралась сквозь толпу — мимо чаивалы[132], разливавшего на корточках чай, мимо громоздкого багажа усталого путешественника, опоздавшего на поезд, и мимо семей, что, прислонившись к свернутым постелям, играли в карты на каменных плитах и попивали чай. Один конец огненно-красного паллу, с блестящей вышивкой по краю, женщина засунула в рот, чтобы не улетел, а второй развевался за спиной, словно пламя пожара.

Она прошагала мимо носильщиков в красных мундирах и шапочках «под Неру» — те спорили, кто соберет больше чаевых в купе первого класса, — и переступила через груду мусора, наметенную уборщиком. Женщина оставляла после себя тонкую полоску влаги. Что-то вдруг заметив, незнакомка остановилась. Ее паллу засверкало еще ярче, буквально ослепляя.

Нимиш и Гулу не видели приближавшейся женщины. Они просто отвернулись и пошли прочь.

Но женщина медленно подняла лицо вслед уходящему поезду, и паллу соскользнуло с головы. Мизинчик открыла в изумлении рот: она узнала это лицо. Женщина встретилась глазами с Мизинчиком и просверлила ее таким тяжелым, пробирающим взглядом, что девочка потеряла равновесие и проехалась носом по грязному оконному стеклу.

Затем, опустив веки и удовлетворенно улыбаясь, загадочная женщина устремилась за Ними-шем и Гулу, растопырив пальцы, словно хотела взять обоих за руки.

И поразительная троица неторопливо побрела домой.