— По какому праву закрываете? — шумно запротестовала молодая женщина. — Перерыв с двух до трех, а сейчас и часу нету. Я за три квартала с посудой тащилась. Что же вы все молчите? Жалобную книгу требовать надо!
Очередь никак не отозвалась.
— Кто над вами главный? — не унималась женщина. — Вот сейчас мы подписи соберем…
— Раскричалась, — неодобрительно сказал гражданин с мешком, доверху набитым бутылками, — а он потом и вовсе не откроет. Тогда аж на Басманную переть…
— Произвол какой-то! Я из принципа этого дела не оставлю!
— Гражданочка, гражданочка, принципы на пустые бутылки не распространяются. И учтите, от крика образуются морщины. Сколько там у вас посуды? Стоит ли из-за пятнадцати бутылок расстраиваться? Тем более импортные из-под рислинга не принимаем. И ликерные — тоже. Пожалуйста, можете их здесь оставить, это ваше дело.
— А в «Вечерней Москве» отвечали на вопрос читателей, что импортные принимаются! — не унималась женщина.
— Мало ли что пишут в «Вечерке», они вон на сегодня дождь объявили. А где он, дождь?
В очереди угодливо захихикали.
— Итого шесть поллитровок. Получите семьдесят две копейки. Стоило волноваться?
Деревянная створка захлопнулась.
Несколько человек, обремененных бутылками, побрели кто куда, но основной костяк очереди остался незыблемым. Каждый вроде бы стремился переждать другого. Гражданин с большим мешком первый нарушил это оцепенение. Привычно быстро он подобрал оставленные у стенки бутылки из-под рислинга и ликера, взвалил на плечо свой мешок и легкой трусцой забежал за угол киоска, а за ним в молчаливой спешке поволокли свою кладь остальные.
— Не хочу я этой встречи, — брезгливо поморщился Марк Иванович. — Страшный сон! Что его сюда потянуло? Какой здесь может быть оклад?
— Оклад — чепуха, — сказал Сева, — тут другие доходы.
— Что за доходы на копеечных бутылках?
Они подошли к задней стене киоска, к его «черному входу», заставленному потемневшими, разбитыми ящиками. Очередь расположилась у стены и застыла, являя собой воплощенное терпение. Гражданин с мешком покуривал, выстроив в ряд забракованную импортную посуду.
— Да постучите вы ему! — взмолился женский голос.
— Чего зря стучать. Он сам знает.
Широкая дверь растворилась. Коля стоял в проеме, держа в руках маленький черный ящичек с педальками, по форме напоминающий школьный пенал.
— Японский счетчик, — почтительно отметил Сева, — производит все действия на любые числа. Полтораста в комиссионке, да и то не достанешь. Шикарная вещь!
Они стояли в очереди, стараясь не попадать в поле зрения хозяина ларька.
— Вот народ! — осуждающе сказал Коля. — Ну что я сделаю, если тары нет?
Очередь заголосила:
— Прими по десять, мы согласные…
— Прими, Коля…
— По десять рассчитай…
Коля покрутил головой.
— Еще ломается, сукин сын! — крикнул кто-то из очереди.
Коля сощурил глаза, сплюнул и, повернувшись спиной, захлопнул воротца.
Гражданин с мешком яростно набросился на молодого губастого парня. В праведном гневе он через каждые два слова изрыгал матерную брань.
— Чего разорался… Больше всех тебе надо… А ну, мотай отсюда!..
Очередь его горячо поддержала:
— Нашелся умней всех!
— Оскорблять всякий может. Ты встань на его место, поработай тут!
— Вот и жди теперь через таких дураков…
Кто-то жалобно просил:
— Да постучите вы ему, может, откроет?
Стоящий впереди тихонько надавил на доску и забубнил в образовавшуюся щелочку:
— Коль, а Коль, прими, как отца просим…
Дверь распахнулась. Хозяин стоял нахмуренный. Не глядя ни на кого бросил:
— По восемь…
На секунду люди ошалело замерли. Коля щелкнул клавишами счетного аппарата, и этот звук побудил людей к действию. Из мешков повыскакивали на свет бутылки и расположились у Колиных ног. Он пощелкивал японским счетчиком, лениво называл цифру и приказывал:
— В тот угол складывай.
Или определял:
— Импортные по пять.
Или распоряжался:
— Мальчик, иди сюда. Что там у тебя? Четыре? — счетчик послушно щелкнул. — Получай сорок копеек. Да, ему по десять! И не спорьте! Почему, почему… Это же ребенок! Ему, может быть, на тетрадки надо или на мороженое. Дети — это наше светлое будущее.
Очередь согласно и печально вздыхала.
Когда дело дошло до губастого парня, Коля отвернулся:
— Не приму.
— На каком основании? Не допущу… Не позволю… — бушевал губастый.
— Иди жалуйся куда хочешь. Глазунов моя фамилия. Жалуйся!
К воротам подъехал разболтанный грузовик, из которого проворно соскочили двое мужчин. Отвалив заднюю стенку кузова, они с разработанной быстротой повыхватывали из машины водочные и винные бутылки и установили их на земле рядками — по десять штук.
Гражданин с опустевшим мешком, перекинутым через плечо, и мятыми рублевками в руке благодушно спросил:
— Со стадиона?
— Твое какое дело? — огрызнулся приезжий.
— Чего там… Сам вижу, что с Лужников. По восьми Колька дает сегодня…
— Ну вот, — сказал Сева. — тут вам и арифметика и кибернетика. Будем встречаться?
Марина махнула рукой и выразила желание уйти. Но Марк Иванович, которым, несомненно, двигала страсть подлинного ученого — все познать, чтобы все понять, — пересиливая себя, сделал два шага вперед и попал в поле зрения Коли, который в этот миг поднял глаза от своего аппарата.
— Ну, чего остолбенел? — засмеялся Сева.
Надо было прервать Колину затравленность, с которой тот никак не мог справиться.
— Ты десятилитровые баллоны принимаешь? А то у нас в кладовой полный завал.
— Марк Иванович… Марина… — придушенно сказал Коля. — Как это вы здесь появились?..
— Да вот… — Марку Ивановичу очень хотелось сказать, что встреча произошла случайно, но, воспитывая себя в правилах безукоризненной честности в науке, он помимо воли перенес эту правдивость в повседневную жизнь. — Да вот пришли посмотреть поприще вашей новой работы…
— А говорил — перспективная! — вставил Сева.
Мужчины, перетаскавшие бутылки, стояли поодаль, понимая, что присутствуют при каких-то чрезвычайных обстоятельствах. Не уясняя себе степени значения этой встречи, они, на всякий случай, намеренно громко восхваляли Колины качества:
— Он сейчас разочтет. Это мигом.
— Не ошибется. У него всегда точка в точку, и пересчитывать не надо…
— Человек подкованный, чего там говорить…
