В его поведении была какая-то торжественная значительность. Высокий, широкоплечий, непоколебимо мужественный, он склонил перед ней голову и протянул на ладони маленький футляр:
— Может быть, это заменит тебе пропажу?
На черном бархате лежало гладкое золотое кольцо. Андрей сам надел его на палец Карины и бережно взял ее под руку.
Как красиво, как продуманно обставлено было это предложение!
Но Карина не чувствовала ни восторга, ни оглушительного счастья… Ну что ж… На всю дальнейшую жизнь она теперь узнала о нем то, что, может быть, было бы скрыто от нее на многие годы…
Он не герой, не рыцарь. Хорошо, если фантазер, а то и просто хвастун. Все равно она его любит.
На секунду ей захотелось вынуть из портфеля кольцо с плавленым сапфиром и показать его Андрею. Но для чего?
Карина спрячет это кольцо куда-нибудь подальше.
Может быть, когда-нибудь в будущем оно еще понадобится…
Пустые бутылки
С утра опять бились с вакуумом. Была какая-то неисправность в насосе, откачивающем воздух. Недавно взятый в лабораторию молодой инженер Витя Замошкин суетился бестолково.
Марк Иванович, стараясь скрыть свое раздражение, погнал Витю в производственно-технический отдел и сам взялся за насос. Человек высокой технической одаренности, он в таких случаях сам называл себя слоном, вынужденным перетаскивать спички.
— Нет, Колю он нам не заменит, — сказала Марина и, движимая чувством долга, встала рядом с Марком Ивановичем у насоса.
— Коля ваш был хороший лодырь, — сердито отозвался Марк Иванович.
— Но руки у него золотые.
Марина славилась объективностью и справедливостью.
— Руки у него золотые и природное инженерное чутье, — добавила она.
Радиотехник Сева вдруг громко захохотал. Марк Иванович взглянул на него поверх очков, которые надевал, только занимаясь тонкой работой. Он был ненамного старше остальных сотрудников — тридцатидвухлетний кандидат наук Анютин. Марина числилась младшим научным работником. Еще радиотехник и инженер — это был весь штат лаборатории, которой руководил Анютин.
Об их работе не рекомендовалось громко разговаривать в общественных местах. Хотя один раз их показывали по телевизору, туманно и непонятно поясняя непосвященным возможности разделения изотопов посредством лазерного луча.
Передача состоялась не так давно, и на экране еще действовал Коля. Повинуясь мановению руки Марка Ивановича, он делал вид, что включает и выключает установку, хотя все это была чистая липа. Марину показывали крупным планом — за красоту. И после передачи телестудия переслала ей семь писем с предложением руки и сердца. Муж Марины — самбист, поэт и рыцарь — обклеил этими письмами туалет.
А Коля передачи так и не видел. Она шла по какой-то новой рубрике, Коля что-то перепутал и опоздал к телевизору. Потом он послал два письма, якобы от имени зрителей, с просьбой повторить интересную программу, но со зрителями не посчитались.
Радиотехник Сева очень похоже изображал, как Николай в белом халате мелькает на экране, осуществляя решающий миг эксперимента. Когда он увидел, что Коля всерьез огорчается, то стал заводить его еще больше, пока не прикрикнул Марк Иванович. А через две недели Коля ушел из лаборатории согласно поданному заранее заявлению. Он проработал здесь шесть лет — со дня окончания института — и, хотя не отличался ни усердием, ни дисциплиной, знал всех мастеров в техническом отделе, умел ладить с людьми, и инженерная мысль у него действительно работала.
Марк Иванович счел нужным поговорить с Колей перед его уходом.
— Хорошо ли вы продумали свое решение?
— Я продумал, — твердо ответил Коля.
Он не сказал, куда переходит, но намекнул на высокий заработок и свободу во времени.
— А в смысле перспективы новая работа вас устраивает?
— Она меня устраивает во всех отношениях.
— Ну что ж, Коля, мы все желаем вам хорошего и не будем мешать вашему росту…
Вместо Коли в лаборатории появился Витя Замошкин, очень усердный и пока очень бестолковый. Вот и сейчас он бесцельно торчит в техническом отделе и мастера гоняют его один к другому.
Марк Иванович наладил работу насоса, и настроение у него улучшилось.
— Что ты ржешь, мой конь ретивый? — спросил он Севу.
Тотчас добавил, испугавшись, что обидел:
— Учтите, это стихи.
— Да что там, Марк Иванович! — сказал Сева. — У меня тоже, литературно выражаясь, смех сквозь слезу. Я ведь знаю теперь, где Колька работает…
Сказано было таким тоном, что все молча ждали продолжения.
Но Сева ничего не прояснил:
— Это увидеть надо.
— Как увидеть?
— Марк Иванович, поедем в обед, я покажу. Нужно, чтоб вы сами посмотрели. И Марина тоже. Я-то случайно налетел.
Сева говорил очень серьезно. Они поехали, не дождавшись обеденного перерыва.
Старая московская улица, которой еще не коснулась реконструкция, выходила к одному из вокзалов, и потому движение на ней было оживленное, а киоски и маленькие магазины облепили ее до самой вокзальной площади.
Сева привел Марка Ивановича и Марину к небольшому деревянному сараю, возле которого сгрудились люди, навьюченные мешками, авоськами и корзинами.
— Встанем к сторонке, — распорядился Сева.
Они примостились в конце загибающегося крючка этой бестолковой очереди. Люди, образующие ее, были беспокойны и суетливы. То и дело тянулись вперед, стараясь перетащить свой груз хоть на несколько сантиметров ближе к сараю-киоску.
— Чего он сказал? Чего сказал? — спрашивала пожилая женщина у своего соседа.
— Чего, чего… Не будет больше принимать… Тары, видишь, нету…
— Неужели обратно тащиться… Да попросите вы его…
— Его попросишь! — сказал мужчина. — Хозяин — барин.
— Слушай! — кричали из очереди. — Ты давай прими хоть у первого пятка!
— Что я, на голову себе буду принимать? — отвечал голос из сарая. — Сказано — тары нет.
Марк Иванович встревоженно оглянулся на своих спутников. Сева безмолвно сделал плавный жест рукой — как конферансье, представляющий публике артиста.
В окошечке приемного пункта стеклянной тары, как на маленькой сцене, уверенно действовал бывший сотрудник лаборатории инженер Глазунов.
— Закрывается, граждане! До трех часов, если тару к тому времени подвезут. Куда ты мне свою посуду тычешь? А ну, убери! Эй ты, пропусти бабусю… Старого человека затолкали! Давай свою посуду, бабуля.
— Спасибо тебе, сынок, спасибо…
— Старость уважать надо. Четыре поллитровки, четыре портвейна. Богато живешь, бабуся.
— Зять, прохиндей, пьет…
— Не критикуй, бабуля! Рабочему человеку выпить всегда можно. Получи один рубль тридцать две копейки. А не пил бы зять, где бы ты этот рублик взяла? Закрыто, товарищи-граждане, закрыто!
