поменяла бачки, но она не шевельнулась. Что они могут сделать, если она не выполнит приказание? Либо оставить бачки в шлюзе, либо забрать их оттуда. Ей до этого нет дела.
Они действительно оставили бачки в шлюзе и так же делали в последующие несколько дней: забирали старый бачок и ставили на его место новый. Бранили ее. Грозились, что повысят давление в помещении, а затем сразу выпустят весь воздух. Но как они могут испугать ее смертью, если она сама хочет умереть? Войдут они к ней или нет — ей это безразлично. Она дала волю своим мыслям, позволила себе без оглядки бежать от действительности, погружаясь в образы и воспоминания, которые помогали забыть про звон в ушах. На пятый день все слилось и смешалось. Мечты о счастье, политическая деятельность, одиноко стоящий на палубе Уффе, несостоявшаяся любовь, так и не рожденные дети, мистер Бин и тихие вечера перед телевизором. Тело постепенно начало забывать о своих неудовлетворенных потребностях: уже легче стало лежать на полу, наступило удивительное спокойствие, а время все шло, и содержимое продовольственного бачка понемногу прокисало и портилось.
Все было так, как надо. И тут вдруг она почувствовала, как у нее запульсировала десна.
В своем замутненном состоянии она сперва восприняла это как вибрацию откуда-то извне, которая заставила ее чуть-чуть приоткрыть глаза, но не более того. «Если они войдут сюда, что они сделают?» — подумала она и снова погрузилась в тихую дрему. Но через несколько часов внезапно пробудилась от острой боли, которая словно ножом полоснула ее по лицу.
Она не имела представления, в котором часу это было, не знала, наблюдают ли они за ней в окно, и закричала таким криком, какой еще ни разу не раздавался среди этих голых стен. Все лицо у нее раскалывалось от боли. Зубная боль билась во рту тяжелой кувалдой, и нечем было ее унять. Господи! Неужели это наказание за то, что она хотела самовольно уйти из жизни? Всего пять дней она за собой не следила, и так за это наказана! Она осторожно запустила в рот указательный палец и нащупала нарыв возле заднего коренного зуба. Этот зуб всегда был у нее слабым местом. Источник гарантированного дохода для дантиста: туда вечно что-то забивалось, и эту щель она ежедневно обрабатывала самодельной зубочисткой. Осторожно нажав на вспухшую десну, она почувствовала резкую боль, которая пронзила ее до мозга костей. Мерета согнулась пополам, отчаянно хватая воздух разинутым ртом. Только что ее тело пребывало в мирном спокойствии и вдруг очнулось, охваченное адской болью. Оно вело себя словно дикий зверь, пытающийся откусить собственную лапу, чтобы вырваться из капкана. Если боль — средство борьбы со смертью, то сейчас она была живее, чем когда-либо.
— Ой! — взвыла Мерета.
Схватившись за зубочистку, она медленно засунула ее в рот. Осторожно попыталась нащупать, не застряло ли под десной что-нибудь, способное вызвать это воспаление, но едва острие коснулось десны, как мучительная боль вспыхнула с новой силой.
— Давай, Мерета, надо проткнуть в ней дырку, — сказала она себе сквозь слезы.
Она снова притронулась кончиком зубочистки к нарыву, и от этого то немногое, что оставалось у нее в желудке, чуть не вывернулось наружу. Надо было сделать прокол, но она не смогла. Просто не смогла, и все тут!
Не справившись с этой задачей, она подползла к шлюзу посмотреть, что они ей сегодня прислали. Вдруг там найдется что-нибудь, что поможет хоть немного облегчить эту боль? Допустим, если прополоскать рот, боль утихнет?
Она заглянула в ведро и увидела там такие привлекательные вещи, о которых прежде не смела и мечтать. Два банана, яблоко, кусочек шоколада. Полный абсурд! Значит, они решили раздразнить ее аппетит, заставить есть. А она не может! Не может и не хочет.
Новый приступ боли чуть не свалил ее с ног. Тогда она вытащила из ведра все фрукты, выложила на пол и схватила канистру с водой. Сунув пальцы в воду, поднесла их к нарывающей десне, но холод не оказал ожидаемого действия. Вот боль, вот вода, но одно к другому не имело никакого отношения. Вода даже не утоляла жажду.
Тогда она уползла обратно и улеглась под иллюминаторами, свернувшись в позе зародыша и моля Бога о прощении. Когда-нибудь тело устанет от борьбы, она это понимала. Последние дни ей придется провести в мучениях.
Но и они пройдут.
Сквозь туман до нее донеслись голоса. Они звали ее по имени. Требовали, чтобы она откликнулась. Приоткрыв глаза, она сразу же отметила, что нарыв успокоился, а ее обессиленное тело по-прежнему лежит возле туалетного ведра под окнами. Она посмотрела на потолок: высоко над головой одна из люминесцентных ламп слабо замерцала. Только что она слышала голоса? Это было на самом деле или ей только показалось?
— Действительно, фрукты она забрала, — произнес в этот миг отчетливый голос, которого Мерета раньше не слышала.
«Значит, это было на самом деле», — подумала она, но от слабости даже не испытала потрясения.
Голос был мужской — не юношеский, но и не старческий.
Она приподняла голову, но только немножко — так, чтобы сверху ее нельзя было разглядеть.
— Мне отсюда видны фрукты, — произнес женский голос. — Они лежат на полу.
Говорила та женщина, которая обращалась к ней один раз в год, ее голос Мерета не спутала бы ни с каким другим. Очевидно, люди за стеной пробовали с ней говорить, а потом забыли отключить переговорное устройство.
— Она заползла под окна. Я уверена, она там, — продолжала женщина.
— Думаешь, она умерла? Прошла ведь уже неделя? — спросил мужчина.
Они разговаривали так естественно, но на самом деле это было неестественно. Речь шла о ней.
— От этой гадины всего можно ожидать.
— Давай выровняем давление и войдем посмотрим.
— А с ней-то как тогда быть, ты об этом подумал? Все клетки ее тела приспособились к давлению в пять атмосфер. Чтобы она привыкла к меньшему давлению, потребуется не один день. Если открыть дверь сейчас, у нее не просто начнется кессонная болезнь, ее тут же разорвет в клочья. Ты же видел ее стул, как все расширяется. А моча — она же кипит и пузырится. Не забывай, она провела в барокамере три года.
— Разве нельзя посмотреть и сразу же снова поднять давление, если мы увидим, что она еще жива?
Женщина за стеной ничего не ответила. Но было уже ясно, что об этом не может быть и речи.
Мерете было все труднее дышать. Она слышала голоса двух дьяволов. Если бы это было возможно, они бы заживо содрали с нее кожу, и снова зашили, и продолжали бы так бесконечно. Она попала в самый нижний круг ада. Там, где люди мучаются вечной мукой.
«Попробуйте только зайти, скоты!» — подумала она, осторожно пододвигая к себе фонарик.
От этого движения свист в ушах усилился. Она врежет фонариком в глаз первому, кто к ней приблизится. Ослепит мерзавца, который посмеет нарушить священные пределы ее камеры. Уж с этим она как-нибудь справится, перед тем как умереть!
— Мы не будем ничего предпринимать до возвращения Лассе, понял? — сказала женщина тоном, не допускавшим возражений.
— Но его придется ждать еще целую вечность. Она помрет гораздо раньше, — ответил мужчина. — Что же нам делать? Лассе будет в ярости.
Последовало тяжелое и гнетущее молчание, словно стены надвинулись на нее, зажав, как пойманную блоху, которую вот-вот раздавят ногтями.
Мерета еще крепче стиснула в руке фонарик и принялась ждать. И тут вдруг на нее, точно дубинка, снова обрушилась боль. Выпучив глаза, она вдохнула как могла глубже. Еще немного, и боль прорвалась бы наружу в невольном крике, но Мерета сдержалась. К горлу подступала тошнота, казалось, ее вот-вот вырвет, но она не издала ни звука. Только запрокинула голову, глотая слезы, скатывавшиеся на пересохшие губы.
«Я их слышу, но они не должны слышать меня», — повторяла она себе снова и снова. Она хваталась за горло, проводила рукой у щеки, за которой сидел нарыв, раскачивалась взад и вперед и непрестанно
