его в «жены своей в срывном ис хором ево в окошко какошнике жемчужном по цене в десять рублев». Правда, 22 ноября Медведев и Прохоров подали в Оружейную палату совместное челобитье, в котором заявили, что «ныне они в тех искех, не дожидаясь вершенья судного дела, помирились и впредь друг на друга ни в чем не челобитчики».
Соседом Якова Прохорова был также ученик Симона Ушакова Ларион Сергеев, который был выставлен кандидатом на вакантное место жалованного иконописца еще в 1678 году, когда сам Ушаков «с товарищи сказали по евангельской Христовой заповеди», что Ларион «иконописное письмо пишет самое доброе мастерство», но определен в эту категорию только в 1690-м. Сергеев постоянно конфликтовал с отцом Ивана Серкова. В тот же день, когда Прохоров помирился с Ивашкой Медведевым, он «подал приставную память… на Лариона Сергеева в насмешной огородке заборов и в разорении сада ево в четырех яблонях садовых, да в семи сломленных прививках, да в пятидесят почках по цене во ш[ес]ти рублех с полтиною». А 29 апреля следующего года уже Ларион Сергеев бил челом на Якова Прохорова: «… живет де он, Янка, с ним в ближнем соседстве и чинит де ему многие обиды, и впредь де он хвалитца на него боем и всякими лихими словами и подметом. И великие государи пожаловали б его, велели челобитье его и явку записать, чтоб ему от него, Янки, всякого его лихого умысла и напрасно в разореньи не быть». Спустя всего 16 дней, 15 мая 1691 года, на Прохорова жаловался уже другой сосед, переводчик Посольского приказа Семен Лаврецкой — «в приходе… на ево, Семенов, двор и в бесчестье ево и в скаредной брани и в ножевом замахиванье на людишек на Ивашку Ленивого да на Фомку Крылова».
Как мы видим, отец Ивана Серкова был человек конфликтный и, скорее всего, «нетрезвой жизни». Может быть, поэтому в конце 1680-х годов он оставался без работы и в одном из документов был назван «гулящим человеком»{37}. 27 июля 1687 года в Оружейную палату из Земского приказа был прислан запрос: «…гулящей человек Якушко Прохоров в Оружейной палате в кормовые иконописцы записан ли, и под двор место за Москвою-рекою у Серпуховских ворот с ево братьею иконописцы дано ль, и будет он, Якушко, в кормовые иконописцы записан, и под двор место ему дано, в котором году, и месяце, и числе, и по какому их, великих государей (Ивана и Петра Алексеевичей. —
О том, что кто-то пытался заполучить двор, в котором проживал Яков Прохоров, свидетельствует челобитная, которую он подал 20 января 1692 года вместе с живописцем Оружейной палаты Елисеем Ивановым и жалованным иконописцем Ларионом Сергеевым. В ней содержится прямая жалоба на неких истцов, позарившихся на их дворы в «иконописной» слободе у Серпуховских ворот: «…в прошлых годех по указу… даны им дворовые места из Оружейные полаты в Земляном городе у Серпуховских ворот… и на той земле поселились они и построили всякое дворовое и хоромное строенье, а данных им на те земли не дано для того, что челобитья их о том не было за многими их, великих государей, делами бить челом им на те данные земли и ходить за тем делом некогда, и великие государи пожаловали б их, велел о тех их дворовых местах своих великих государей милостивый указ учинить и челобитье их записать, а в Земской приказ послать память для того, что из Земского приказу от челобитчиков, которые бьют челом им, великим государям, о тех же их данных дворовых землях чинятца многие убытки». Однако в январе 1693 года никаких документов, подтверждающих право владения Якова Прохорова этой землей, в Оружейной палате найдено не было. Поэтому не исключено, что с ним поступили так же, как с одним из его соседей Николаем Чулковым, — попросту выселили как «гулящего человека», не имевшего никаких прав на владение означенным двором[304].
Возможно, все эти несчастья, обрушившиеся на голову Прохорова, сократили дни его жизни. Между 1693 и 1706 годами он умер, оставив жену с малолетним сыном. В 1739-м, во время опроса «фабричных» Большого суконного двора, Иван Яковлев рассказал, что «после отца своего он остался в малых летех при матерее своей Марье Артамоновой дочере и воспитан от нее, матери своей».
Рано оставшись без отца, Иван Серков не имел возможности перенять от него ремесло. Более того, он еще при жизни отца был выселен из «иконописной» слободы у Серпуховских ворот и вынужден с матерью скитаться по разным углам. Чем занимался он в подростковом возрасте? Помогал ли матери зарабатывать на хлеб? Был ли отдан, как многие другие подростки, в подмастерья для обучения какому- нибудь ремеслу? Или же они с матерью «кормились Христовым именем»? К сожалению, вряд ли когда-то удастся получить ответы на эти вопросы. Но зато нам точно известно, что в 1718 году с ним произошло два важных события, повлиявших на его последующую жизнь: он женился на дочери наборщика Печатного двора Кузьмы Афанасьева восемнадцатилетней Федосье и «пришел на Суконную фабрику по желанию своему для обучения и прокормления, и принят по прошению ево в бытность командиров Ильи Исаева да Артемья Навороцкого с товарыщи, и определен был в ткачи сукон».
Наперед скажем, что оба выбора — спутницы жизни и профессии — имели действительно судьбоносное значение. Его брак был долгим и принес как минимум троих детей (в 1732 году у Ивана Серкова был «сын Григорей восьми, дочери Анна четырех и Дарья дву лет»). А на Большом суконном дворе он проработал много лет, вплоть до его побега около 1736 года (кстати говоря, впоследствии там же работал и его сын Григорий).
Наверное, эти два события имели прямую взаимосвязь. Может быть, женившись, Иван Яковлев сын Серков задумался о будущем. Не исключено также, что взыскательный отец отказался выдавать дочь замуж за «гулящего человека», каким, скорее всего, был Иван. Нельзя забывать также и о том, что нередко при поступлении на мануфактуру выдавались по тем временам крупные (в несколько рублей) авансы в счет будущей заработной платы[305]. Не исключено, что именно это обстоятельство, предоставившее Ивану Яковлеву возможность справить свадьбу, сыграло главную роль в принятии решения стать суконщиком.
А были ли у него какие-то другие варианты? Записаться в посадские можно было, только имея торги или промыслы[306]. Военная служба была легкодоступна для людей типа Ивана Серкова — молодых и ничем не занятых. Но несладкая солдатская жизнь мало кого привлекала, особенно людей семейных. Серков мог постараться устроиться подмастерьем к какому-нибудь ремесленнику для обучения профессии. Именно так поступил посадский человек Большой Садовой слободы Иван Гаврилов сын Побротятин — 23 января 1718 года устроился к «верховному истопнику» Алексею Иванову сыну Милютину, заключив с ним договор — «жилую запись»: «…жить мне, Ивану, в доме у него, Алексея, с сего числа впредь пять лет до такова ж числа из учения литному и позументному дела мастерству без найму, а в те годы мне, Ивану, ясть и пить, одежду и обувь носить всё хозяйское, и живучи мне, Ивану, в доме у него, Алексея, мастера и прикащика ево слушать и почитать и вышеписанное мастерство работать неленностно…» Была также возможность податься в услужение к какому-либо московскому обывателю — купцу, ремесленнику или чиновнику. К примеру, 3 марта 1718 года посадский человек Больших Лужников Родион Иванов начал проживать и служить в доме тяглеца Садовой набережной слободы Михаила Федорова сына Рыбникова, заключив с ним договор: «…жить мне… в доме ево с сего числа впредь пять лет до того ж числа, а найм рядил на год пять рублев, ясть и пить ево, хозяйское, одежду и обувь носить свое, и живучи в доме во всем ево, хозяина, и жены ево и детей слушать и почитать и всякую домашнюю работу работать…»[307]
Еще одна возможность могла оказаться наиболее выгодной с точки зрения долгосрочной перспективы. Иван Яковлев мог стать подьячим, поскольку был грамотным. Неизвестно, успел ли отец научить его читать и писать или мать постаралась отдать сына в обучение к какому-то подьячему или священнослужителю, но «сказку» 1732 года и допрос 1746-го Иван подписал своей рукой. Отметим, что среди «фабричных» Московского суконного двора было не так много грамотных людей: во время переписи 1732 года подписаться смогли лишь 100 (7,3 процента) из 1371 рабочего [308]. В 1717–1720 годах государственная структура России претерпевала серьезные реформы: старый приказной аппарат уходил в прошлое, а на его месте возникала новая система учреждений. В эти годы крупных государственных преобразований страна испытывала острую нужду в грамотных кадрах, и чтобы удовлетворить ее, приходилось использовать выходцев из посадско-слободского мира. Например, в 1729 году в Московской крепостной конторе среди «шляхетских», «подьяческих» и «поповых» детей служили,
