Она несколько мгновений молчала, молитвенно склонив голову.
— Покорись я вашей воле да отрекись от своих слов, тогда и впрямь заслуживала бы Господнего проклятия.
— Зачем отрекаться? — удивился Гибон. — Мы требуем лишь молчания и публичного покаяния.
— Хотите, чтобы я прошла с восковой свечой по Чипсайду? Так это же равноценно отречению.
— Свечи тут мало, ты заслуживаешь большей кары. Вывалять бы тебя в грязи в знак позора, объявить нечестивой богохульницей. Полагаю, Гибон, на сегодня наши труды окончены.
— Вы несправедливы ко мне, господа. Я еще не всё сказала. Глядите, не обижайтесь, если дела пойдут совсем не по вашему хотению.
Монахиня расплела руки и вытянула их перед собой, будто молила о чем-то. Сквайру почудилось, что она превратилась в увенчанную цветами статую; он даже ощутил запах ладана. А Клэрис вдруг принялась читать нараспев стихи собственного сочинения:
Сквайр по-прежнему не сводил глаз с Клэрис. Фигура ее то сжималась, съеживалась до обычных человеческих размеров, то, чудилось ему, уходила головой в поднебесье. И голос, как у его тетки, словно обретал крылья.
— Известно ли тебе, монахиня, — проговорил епископ, — что в моей власти запретить тебе даже ногой ступать на порог святой нашей Матери-Церкви?
— Известно.
— Ты ведь в здравом уме и по собственной воле совершала богомерзкое преступление, когда в сатанинских целях клялась христианскими святынями. Да падет проклятие Господне на твою голову. Да падет на нее проклятие Богоматери. Да проклянут тебя патриархи и пророки. Да проклянут тебя святые мученики и девы-мученицы…
— Девы-мученицы облегчат мне душу…
— Уж не надеешься ли ты запрыгнуть в райские кущи?
В высокую дверь постучали. Вошел гонец с горящим факелом в руках и, приблизившись к Гибону Магфелду, зашептал ему на ухо. Сквайр повернулся к епископу, опустился на колено и поцеловал кольцо на святейшей руке.
— Прошу простить, ваше преосвященство. Мне велено без промедления явиться в ратушу.
Гонец сообщил сквайру, что два часа назад Генри Болингброк прибыл в Вестминстер. Короля он уже отправил в Тауэр — якобы «для его же спасения» от возможного гнева лондонцев. Впрочем, позже в парламент прибудет посланец Болингброка и заявит, что монарха удалили «за великое жестокосердие к жителям города Лондона, проявленное королем ранее». Тем временем мэр призвал к себе олдерменов, чтобы обсудить, как им действовать в столь неспокойное время. Собрание проходило в здании ратуши, недалеко от епископского дворца. Туда в сопровождении гонца и отправился по сумеречным улицам Гибон.
До вечернего звона и тушения огней оставался всего час, и стражники у городских ворот уже трубили в рога, предупреждая зазевавшихся, что пора гнать скот с выпаса домой. Для поддержания на ночных улицах мира и порядка отрядили шестьсот вооруженных лондонцев, у всех ворот была усилена охрана. Гибон Магфелд улавливал разлитое в воздухе возбуждение в предчувствии скорых перемен. Казалось, Лондон готовится к острому приступу горячки. По улицам и переулкам сновали горожане, их напряженные лица выражали страх и удивление. Гибон разглядывал встречных, но никого не узнавал. Внезапно его поразила странная мысль. Что, если эти прохожие — не более чем плод панического страха, гнева и волнения, охватившего город? Быть может, они возникают и становятся видимыми лишь во времена великих пожаров или мора, причем всегда на одних и тех же улицах; и так — со времен основания Лондона. Пока он шагал по Силвер-стрит и Эддл-стрит, дивясь собственной догадке, епископ Лондонский и монахиня поднимали чаши с вином, поздравляя друг друга с отлично разыгранной пьеской.
Глава восемнадцатая
Рассказ молодого законника
— Скажи-ка, где был Бог, когда создавал небо и землю?
— Скажу: только Бог знает, где.
— А из чего был сделан Адам?
— Из восьми элементов: во-первых, из земли; во-вторых, из огня; в-третьих, из ветра; в-четвертых, из облаков; в-пятых, из воздуха, посредством которого он говорит и думает; в-шестых, из росы, благодаря которой он потеет; в-седьмых, из цветов — из них у Адама глаза; в-восьмых, из соли, поэтому слезы у Адама соленые.
— Хорошо. Отлично. А откуда взялось имя Адам?
— От четырех звезд, имя которым Аркакс, Дукс, Аростолим и Момфумбрес.
— Сколько было Адаму, когда Бог его сотворил?
— Тридцать годов.
Такое испытание устроил Майлз Вавасур своему ученику Мартину, совсем еще зеленому законнику, прежде чем они отправились в Вестминстерский судебный зал. Всем своим воспитанникам он втолковывал, что доскональное знание Библии абсолютно необходимо при изучении любых правовых уложений и конституций. И вообще он считался человеком набожным.
— А какого росту был Адам?
— Восьми футов и шести дюймов.
— Сколько он прожил на земле?
— Сто тридцать годов, а потом пребывал в аду до крестных мук Спасителя нашего.
— Вот что еще скажи мне, Мартин. Почему вечером солнце красное?
— Оно движется в сторону ада.
— Верно. Потому никогда не доверяй краснолицым, Мартин. А теперь надевай на меня мое облачение. Пора, не то опоздаем.
Молодой законник накинул на своего учителя и нанимателя зеленую, подбитую черным каракулем мантию, сверху донизу расшитую вертикальными темно-красными и синими полосами. Именно они отличали торжественное одеяние законника высшего ранга от мантии младшего барристера, на которой полосы шли по диагонали. Майлз сам надел на голову круглую белую шелковую шапочку, или чепец, в знак достигнутого владельцем высокого положения. Особый служащий с деревянным жезлом, отделанным рогом с обоих концов, сопроводил его в Суд королевской скамьи, где Вавасур стал в положенном королевскому адвокату месте за барьером. Всё, как заведено в этом Божьем мире. Сразу три суда заседали одновременно в огромном Вестминстерском зале. королевской скамьи, неподалеку — канцелярское отделение Высокого суда, а возле западной стены — Суд общих тяжб. Со всех сторон слышался знакомый невнятный гул голосов, то нараставший, то стихавший, звучали призывы и мольбы, пустая болтовня и тихий шепот.
— Более того, меня удивляет, что вы до сих пор не перешли к сути дела, — укорил речистого адвоката судья королевской скамьи.
— Суть, сэр, подобна подвижной мишени на столбе. Ее не так-то просто поразить.
Майлз отвесил судье поклон; тот кивнул в ответ и продолжил тем же высокомерным тоном:
— Ни слова больше. Вы свое сказали. — Барристер что-то зашептал ему, и судья воскликнул: — Оборони Бог от подобных последствий! Как сказано в псалмах Давида,
