Кларкенвельские рассказы

— Так ты еще и Давида цитируешь? — едва слышно проворчал Майлз, недолюбливавший этого служителя Фемиды.

Тем временем судья громко крикнул обвиняемому, томившемуся у другого конца барьера:

— Это lex talionis![96] Получишь той же монетой! Меня ты не убедил, так и знай!

Майлз повернулся к стоявшему по правую руку от него молодому законнику:

— Ученый судья, того и гляди, прикончит свою добычу. Скорей, Мартин, веди сюда нашего свидетеля.

Майлз Вавасур вел дело против некоего Дженкина, подмастерья с Сент-Джон-стрит, обвинявшегося в murdrum voluntarium с odii meditatione, то есть добровольном убийстве купца Радулфа Страго, совершенном из ненависти. Согласно второму Вестминстерскому статуту, Дженкину также было предъявлено обвинение в незаконном браке «conscientia mala», то есть заключенном по злонамеренному сговору. Майлз утверждал, что Дженкин воспылал любовью к Энн Страго, жене богатого торговца, с которым его, как подмастерье, связывал договор. Одержимый страстью, он решил отравить мышьяком ее мужа, вышеупомянутого Страго. Поскольку Дженкин проживал вместе с хозяином на Сент-Джон-стрит, ему не составило труда подсыпать тому яду; мешочек с мышьяком он припрятал в своем сундучке, где его и нашли при обыске. Дженкин также обвинялся в том, что убедил указанную Энн вступить с ним в брак, что, по выражению Майлза Вавасура, ничуть не лучше насилия или похищения, только называется иначе. Позднее Энн Страго допросили в ее собственном доме, и она обвинила забубенного молодца в тех самых преступлениях, за которые его привлекли к суду. Вдова Страго призналась, что когда муж стал жаловаться на «урчание» в желудке и «рези» в кишках, она заподозрила, что его отравили, но очень боялась Дженкина и потому решила дело не возбуждать. Дженкин же отрицал свою причастность к убийству, твердил, что Энн сама, по собственной воле, разделила с ним постель еще до смерти Страго. Она всё сочинила, твердил он, чтобы замаскировать свое постыдное поведение — сожительство с подмастерьем мужа. А кто именно убил торговца, он понятия не имеет. Дженкин даже предложил в присутствии высокого суда кровью смыть свой позор в честном бою, но получил отказ, поскольку принадлежал к низкому сословию.

Все это время Мартин глаз не сводил с судьи; облаченный в алую мантию и золотую шелковую шапочку, он казался молодому законнику персонажем, сошедшим с витража какого-нибудь собора. Ход судебного процесса не был ему в новинку. Мартин уже освоил французский правовой лексикон и мог читать судебные ежегодники; кроме того, он изучал краткие изложения судебных решений и Реестр судебных постановлений. Начав рядовым учеником, он дорос до звания королевского адвоката, но мог получить право выступать в суде лишь через пять лет. Зато у него был прекрасный почерк, и Майлз Вавасур часто поручал ему написать то или иное нужное постановление и заполнить деловые бумаги. Мартину такая работа шла только на пользу: он учился тому, чего не найти ни в одном учебнике по юриспруденции. И судья, и адвокат, как он убедился, твердо верят, что если присяжный слушает голос собственной совести, то он слышит глас Божий. Тем не менее присяжные, оправдавшие подсудимого, несут ответственность за его дальнейшее поведение. Мало того, если присяжные признали подсудимого виновным, а потом он оказывается ни в чем не виноватым, он имеет право обвинить присяжных в злокозненном тайном сговоре. Обычно дела заслушивались тремя-четырьмя заседателями, однако если подсудимому казалось, что число заседателей может повлиять на исход дела, ему не возбранялось за определенную плату пригласить в присяжные еще нескольких людей. Когда вора признавали виновным, украденное добро шло в королевскую казну; когда оправдывали, оно доставалось вору. Жертвы преступлений крайне редко получали назад свое имущество или какое-либо возмещение убытков. Именно поэтому между истцом и обвиняемым частенько заключались приватные сделки на условии, что истец не станет уличать обвиняемого, если тот вернет часть украденного.

Майлз Вавасур отправил Мартина за двумя самыми важными свидетелями. Оба, церковный сторож округа Фаррингтон-Уизаут и попечитель Вест-Смитфилда, поджидали молодого законника у столба, известного под названием «Древо правды»: там обычно собирались свидетели. Сняв шапочку, Мартин почтительно поздоровался.

— У нас есть письмо, — сообщил приходский сторож. — Его нашли в доме торговца.

— Отлично. Сэр Майлз будет доволен. — Обернувшись, он увидел, что Дженкина ведут за барьер на место подсудимого, и заторопился: — Бежим, а то слушание уже начинается.

Сразу после ареста Дженкина отправили в Ньюгейтскую тюрьму, и вид у подмастерья теперь был такой, будто он подцепил сыпной тиф; воняло от него жутко, и Вавасур прикрывал нос надушенной тряпицей. Пол в Вестминстерском зале бы устлан камышом вперемешку с благовонными травами, чтобы заглушить исходивший от подсудимых смрад, но ничто не могло пересилить зловоние лондонских тюрем. Все судьи держали в кармане свернутую в комок льняную тряпочку, пропитанную анисовым маслом и настоем ромашки. Прежде чем приступить к работе, они выпивали крепкого бульону на свиных ножках и ячменного отвара с лимонным соком, надеясь тем уберечься от заразы. Когда Мартин со свидетелями приблизились к барьеру, судья уже объявлял, что всякий, у кого есть основания подозревать обвиняемого Дженкина в преступлении, обязан на следующий день дать свои показания.

После этого на свидетельское место вызвали попечителя Вест-Смитфилда, ранее допрашивавшего Энн Страго. Он обозвал подсудимого злодеем, описал, как обнаружил улику, и подробно изложил обвинения, которые в конце концов Энн решилась предъявить Дженкину. Затем, по обычаю, попечителя попросили обратиться непосредственно к подсудимому — в доказательство того, что обвинения он выдвигает не со злым умыслом.

— Я тебя насквозь знаю, — начал попечитель, обращаясь к Дженкину. — Это ты на Лонг-лейн ограбил некоего Блейза Уайта — мало того, что отнял лошадь и кошелек, ты его еще и избил. — Он покосился на Майлза Вавасура, и тот сделал знак, что следует продолжить показания. — Поганец ты этакий, тебя, как последнюю свинью, тянет не на луг цветущий, а на кучу дерьма. Я собрал трех достойных членов прихода, они все как один покажут, что ты — сквернавец, прощелыга, любитель шляться по ночам, сволочь каких свет не видывал, хорек вонючий, лоботряс…

— Дай отдохнуть языку, — приказал судья, которому надоел этот поток хулы. — Добро бы голос был приличный, тенор там или дискант, а тут — не пойми что. Пусть барристер составляет заключение об убийстве.

Мартин подал Майлзу Вавасуру бумагу с готовыми для заключения фразами; жалобы, изложенные в исковом заявлении, были подтверждены, и процесс пошел дальше своим чередом. Для начала барристер подробно описал преступное деяние, то есть отравление; используя соответствующие жесты и выражения, он изображал и убийцу, и его жертву; этому искусству специально обучали законников такого высокого ранга.

— Noctanter, это произошло ночью, — повторял Вавасур. На самом деле он этого знать не мог, зато прекрасно знал, что на присяжных особо сильное впечатление производят злодейства, совершаемые под покровом тьмы. — У меня с собой письмо, его обнаружили в доме несчастного торговца. Предназначено оно было бедной страдалице-жене. В письме… — он показал послание судье и присяжным, — Дженкин признается в гнусном злодействе и, пытаясь отчасти загладить свою вину, клянется в любви к означенной Энн.

— Что за письмо? Кто его писал? — перебил барристера судья; он находил особое удовольствие в том, чтобы прерывать людей на полуслове. — Изложите нам суть просто и ясно. Даже сквозь малую щелку можно увидеть свет Божий.

И Майлз Вавасур прочитал вслух полное страсти послание, автором которого была на самом деле Энн Страго: молодой любовник к тому времени ей изрядно прискучил.

— Писано с душевным трепетом в городе Лондоне, в четвертый день июля, — с преувеличенным чувством произнес в заключение барристер.

— Я крайне поражен услышанным, — вновь прервал его судья. — Есть ли доказательства, что именно Дженкин писал сие послание?

— Полагаю, милорд, это его опус.

— Полагаете? Значит, это лишь ваш домысел. Платон мне друг, сэр Майлз, но истина дороже. На каком основании изволите полагать?