— Испытуемая девственна, — сказал человек, — свидетельствую об этом.
Он запахнул свою мантию и вернулся на возвышение, в то время как ему навстречу спускался следующий экзекутор. И все повторилось. И еще.
После четвертого из пятерых возникла некоторая пауза, и Марина бросила несколько нетерпеливый взгляд в сторону стола, желая быстрейшего завершения этой в итоге не страшной, но и вовсе не приятной процедуры. Не испытавшим ее оставался лишь тот, кого назвали сиятельством. Марина увидела, как он отодвинулся в кресле назад от стола, повернулся вбок, не вставая с кресла… и вдруг будто поплыл по воздуху, все так же сидя, за спинами остальных, в то время как высокая спинка кресла продолжала оставаться на месте. Это было непостижимо и вновь наполнило Марину ужасом; она с облегчением вздохнула, когда он появился из-за стола целиком и ларчик открылся просто: человек ехал в инвалидной коляске; оставшаяся же на месте высокая спинка, очевидно, была бутафорской и предназначалась разве что для единообразия общего интерьера возвышения.
Невозможно было разглядеть, целы ли ноги человека в коляске, так как их полностью скрывала все та же широкая мантия. Сверкнув спицами колес, человек развернулся на месте; двое снизу подбежали к нему и, приподняв коляску вместе с ним, осторожно перенесли ее на каменный пол. А если бы они не перенесли коляску, подумала вдруг Марина, если бы взяли его на руки — так же, как и меня? Право же, это впечатляло бы гораздо больше; картина такого испытания была бы достойна кисти Дали…
Тем временем человек подъехал совсем близко к Марине; Царевна оказалась близ его неподвижных колен. Имея огромную практику общения с больными и увечными, Марина не испытывала ни малейшего отвращения или предубеждения к седокам инвалидных колясок; единственное, что обеспокоило ее — это вопрос о позе, в какой ее будут испытывать. Применительно к данному случаю она могла бы указать с десяток разнообразнейших поз, но вовсе не было уверена, что хоть одна из них знакома обитателям мрачного подземелья. Хорошо, что я гибка, подумалось ей; согнув меня как попало, они могут причинить мне боль, но не вред… может быть, просто подсказать им нужную позу? Но вдруг они сочтут ее непотребной? да и учтиво ли вмешиваться, еще точно не зная, что они хотят предпринять?
Его сиятельство, по-видимому, понятия не имел о мыслях, посетивших Марину; однако ее последнее соображение оказалось правильным. Человек не стал обнажать змея (возможно, потому, подумалось Марине, что никакого змея и не было), а коснулся Царевны пальцем — вначале одним. Он сделал это искусней и вкрадчивей, чем некогда Котик; затем, сразу же, Марина ощутила, как одна мягкая подушечка была сменена несколькими; сложенные щепотью эти подушечки сделали краткое движение вращательного типа, удивительное движение, от которого ее клитор вздулся в один момент, а срамные губы столь же быстро и против всякого ее желания раскрылись навстречу испытующей руке. Царевна, врасплох захваченная пиздой, недовольно отпрянула. В следующий момент скользкий палец экзекутора попытался проникнуть вовнутрь, и Марине внезапно захотелось, чтобы палец этот каким-то чудом не встретил преграды.
Ее чувство тут же обратилось в конкретную мысль. Я не знаю, сказала она себе, хороша или плоха для целей этих людей моя девственность; так же не знаю, чем это для меня обернется — приносили же, например, девственниц в жертву; но в предположении всех прочих равных обстоятельств было бы неплохо, если бы палец этого человека, оказавшийся столь любезным моей пизде, прямо сейчас меня дефлорировал. По крайней мере, это было бы хоть каким-то вознаграждением за весь этот неуютный прием. Более того — неслась дальше ее мысль, — если бы такое чудо случилось, я бы немедленно постаралась отдаться всей компании, включая и дюжую охрану — должны же ребята что-то поиметь за то, что так мягко держат меня за задницу! — не говоря уже о том, что это, может быть, как-то помогло бы выбраться из всей этой совсем еще не понятной переделки.
Однако фантазия эта оказалась в итоге пустой; пока она ей предавалась, обладатель соблазнившего ее пальца сделал то же, что и все его предшественники, то есть прекратил свое действие, развернул коляску к столу и произнес свидетельство ее девственности. После этого она почувствовала первый положительный сдвиг в происходящем. Пока одни люди помогали его сиятельству возвратиться на возвышение, другие — те, что держали Марину — весьма бережно поставили ее на пол, и она поняла, что может опустить юбку и даже, сделав несколько шагов назад, подхватить свои трусики, так и продолжавшие жалкой тряпочкой лежать в центральном круге. Она не рискнула натягивать эти трусики на глазах экзекуторов, тем более что Царевна, напуганная внезапным событием, была еще далеко; она просто заткнула их за пояс юбки да и вернулась к тому месту, где ее испытывали.
Все еще ощущая некоторое разочарование и даже досаду, она вдруг поймала себя на том, что первоначальная ее неловкость куда-то исчезла вслед за Царевною. Теперь она ощущала себя перед высоким столом вполне комфортно. Она не знала, какие еще испытания имел в виду его сиятельство, но почему-то обрела уверенность в том, что все это ей по плечу. В ней возобладало любопытство: если она пройдет испытания — какова будет награда?
— Теперь, — продолжал его сиятельство, как бы отвечая на ее мысли, — надлежит удостовериться в идейной твердости испытуемой, для чего предлагаю членам жюри задавать ей любые вопросы. При этом, хотя она кажется и близкой к тому, чтобы пройти испытания, я просил бы вас, господа, воздерживаться от прямых формулировок, которые прежде положенного могли бы открыть испытуемой наше кредо. Для примера, задам первый вопрос. Скажите, дитя мое, — с неожиданной лаской в голосе обратился он к Марине, — есть ли у вас какой-либо объект преклонения? Какой-нибудь, иначе говоря, кумир?
— Простите меня, ваше сиятельство… — начала свой ответ Марина и опасливо оговорилась: — Надеюсь, я могу вас так называть, раз это делают другие…
Его сиятельство милостиво кивнул головой.
— …но я должна уточнить, — продолжала она, — какого рода кумира вы имеете в виду. Ведь сказано — не сотвори себе кумира; и в то же время в житейском смысле кумиром может быть кто угодно, от футбольной команды до соседского мальчика. Боюсь, что ответ мой должен зависеть от уровня, на котором задан вопрос… а коли так, я должна точно представлять себе этот уровень.
Его сиятельство откинул капюшон. Это движение было неожиданным для нее и наполнило ее трепетом. Его лицо, лицо человека средних лет, не было ей знакомо. Оно было исполнено твердой воли и резковатой мужской красоты, напоминая этим бюсты римских императоров; взгляд глубоко посаженных глаз, казалось, проникал в нее глубже, чем она до того позволяла кому бы то ни было.
— Не играй с нами, дева, — сказал человек. — Здесь не философское ристалище, но высокий и строгий экзамен. Чем честнее будут твои ответы, тем блистательней может возгореться твоя звезда. Итак — есть ли у тебя объект преклонения?
— Да, — еле слышно сказала она и опустила голову.
— Смотри на того, кто задает вопросы.
Она загипнотизированно подняла взгляд.
— Можешь назвать одним словом, кто… или что? — жестко вопросил экзаменатор.
— Да.
— Назови.
— Это Царь.
Взгляд его сиятельства неожиданно потеплел. Этот человек приводил Марину в смятение; он все делал неожиданно, ни одно из его действий она не могла предугадать. Она ощутила себя мошкой, ничтожеством… Это испугало ее; она не ощущала себя так ни с Отцом и ни с одним Господином.
— Я удовлетворен, господа, — объявил его сиятельство. — Теперь ваша очередь.
— Скажи, дева, — задал вопрос человек из центрального кресла, — если царь не по своей воле отстранен от надлежащего места, должно ли это означать, что он низложен?
— Низложен? — переспросила она.
— Да, то есть что он больше не царь?
Ей вдруг стало легко отвечать. Какой-то барьер был пройден — дальше шло хорошо ей известное.
— Разумеется, нет, — сказала она и в первый раз в этом зале улыбнулась, — кто же может низложить Царя, как не Он сам?
Вопросы посыпались с разных сторон, как град.
— В каких случаях царь не может быть восстановлен?
