оговорка насчет назначения. Разве твое назначение не было тебе ясно указано сразу же, как только ты переступила этот порог?
Марина прикусила губу.
— Я сказала глупость, ваше сиятельство.
Князь покачал головой.
— Иному такая глупость стоила бы жизни.
— Ваше сиятельство, я научусь…
— Временами мне кажется, — сказал князь, хмуря брови, — что для тебя все это вроде игры. Странно! ты так переживала, когда речь шла о твоем Господине… — Марина мельком отметила, что на сей раз он произнес это слово вполне нормальным и даже уважительным тоном. — В самом деле… это было истинное страдание; я едва удержался от того, чтобы тебе помочь.
— Как это, — удивилась Марина, — почему «едва удержались»? Вы же мне помогли.
— По другой причине; позже поймешь, по какой. Но не сбивай меня с мысли! я говорил о твоем отношении к делу. Итак, будучи вполне взрослой, сложившейся личностью, ты то и дело ведешь себя как маленькая и своенравная шалунья, как дитя, и я едва ли не со страхом думаю, что ты не ведешь себя
— Почему же со страхом, ваше сиятельство? — опять удивилась Марина. — Разве так уж плохо иметь дитя частью существа? Вы, к примеру, сказали: все мужчины немного дети. Если уж мужчинам, считающим себя главными, разрешается быть немного детьми, отчего нельзя хотя бы некоторым женщинам?
— Не занимайся демагогией, — сказал князь. — Что, если детство попрет из тебя, когда ты будешь занята важной задачей?
— Не попрет, — уверенно заявила Марина. — У меня очень развито чувство ответственности. Я и перебила вас только оттого, что обеспокоилась о ваших ногах, едва узнав, что случилось. Но прошу вас, ваше сиятельство, продолжайте!
— У меня пропало желание рассказывать, — сказал князь и посмотрел на часы. — Похоже, ты сорвала сегодняшнюю встречу… Ступай; меня ждут дела.
Последние слова князя явились для Марины полной неожиданностью. Немного уже изучив характер его сиятельства, она надеялась, что он поворчит-поворчит, а потом опять расположится да и продолжит столь интересующее ее повествование. Не тут-то было… что ж, подумала она, строя в голове тактический план, еще разок слезно попрошу — может, и выгорит; а нет — значит, буду пороть всякую чушь; уж столько раз меня это выручало.
— Не будьте так жестоки, ваше сиятельство! — взмолилась она жалобным голосом. — Как же иначе я узнаю, отчего умер Иванов?
— Никак не узнаешь, — развел руками князь, — сама виновата: я оказал тебе честь, а ты меня перебила.
— Однако вы слишком много работаете, ваше сиятельство, — заметила Марина, сразу сменив тон. — Уже после того, как я вас перебила, вы спросили, продолжать ли вам. Мне бы просто сказать — да… а я еще раз попыталась взглянуть на ваши ноги и в результате сморозила эту глупость о назначении. Отсюда два вывода: во-первых, истинная причина вашего нежелания продолжать — это вовсе не то, что я вас перебила, а именно эта фраза, за которую я уже неоднократно извинилась (а повинную голову меч не сечет!); во-вторых, прекрасно помня давние события (чему свидетельством ваш рассказ), вы тем не менее способны забыть вещи, происходившие буквально только что. Такой провал в памяти свидетельствует о явном переутомлении. И после этого вы отказываетесь от столь прекрасной возможности отвлечься, как ваш рассказ! Да вы просто не бережете себя для Ордена, ваше сиятельство; еще вопрос, что более безответственно — сказать какую-то одну несчастную фразу, или вот так изводить себя за этим столом.
— Какая ахинея, — брезгливо проговорил князь. — К твоим детским выходкам следовало бы добавить явную спекуляцию на моем доверии. Все, наша встреча окончена; не заставляй меня выводить тебя силой.
— Привыкли вы иметь дело с подчиненными, — в сердцах сказала Марина, догадываясь, что на сей раз перебрала, но все же упорно не теряя надежды спасти положение. — Уж конечно, они не осмелились бы возражать вашему сиятельству; они только и делают что смотрят вам в рот. Ну неужели так трудно понять, что мне попросту лестно поговорить с вами не как с начальником, облеченным всяческой властью, а как с человеком… даже как с мужчиной! Пообщаться доверительно, посекретничать о сокровенном, а где- то даже и подурачиться, и пошутить… ведь вы, ваше сиятельство, такой пупсик.
— Чего? — крикнул князь.
— Ну… пупсик, душка, — объяснила Марина, — в общем, кто-то очень милый, в ком не чаешь души. А когда такой человек ведет себя как, извините, сухарь — это больно и обидно, хуже всякого наказания. Не знаю, женаты вы или нет, — добавила она, завлекательно стреляя глазками и делая ямочки на щеках, — но в любом случае вам явно недостает женской ласки.
— Уж не ты ли решила компенсировать такую недостачу? — ухмыльнулся князь.
— А почему бы и нет?
— Хотя бы потому, что ты девственница…
— Ха! Вы, верно, забыли; я знаю тысячу и один способ доставить мужчине наслаждение и без…
— …а еще у тебя есть какой-то Господин…
— Это вовсе другое, ваше сиятельство. Был, например, один адвокат, которому я дарила плотскую радость по доброй воле и в течение долгого времени, при том что он не мог быть и никогда не был моим Господином.
— Enfant ты terrible, вот ты кто, — сказал князь; — я вдруг наконец вспомнил, как это называется. Разумеется, интимные отношения между нами, как соратниками, полностью исключены.
— Кстати, насчет того адвоката, — продолжала Марина свою мысль, зорко усматривая в язвительных репликах князя сдачу им позиции и потому вновь воодушевляясь, — ваша манера рассказывать напомнила мне его… хотя, конечно, вы рассказываете гораздо лучше. Так вот, в его рассказах непременно присутствовал перерыв. В любом хорошем рассказе должен быть перерыв; это все равно что антракт в театральном спектакле. Нужно как бы слегка разрядить напряжение, поболтать о чем-нибудь не очень значительном, а то и перекусить; кстати, посещая все с тем же адвокатом китежский театр, я заметила: чем драматичней сюжет, тем длинней очередь в буфете. Не поймите, что я напрашиваюсь на угощение, — оговорилась Марина, — на самом деле я сыта.
— Неужели?
— Правда-правда… но представьте, что уже звонок ко второму отделению, ваше сиятельство! Давайте я вам помогу: вы остановились на том месте, когда вас стали откапывать. Неверный свет фонарей, винтовая лестница, камни… правильно?
— …
— …дрожащий от страха Иванов…
— Не дрожал он от страха! — в крайней досаде возразил князь, с одной стороны, весьма недовольный тем, что все-таки позволяет втянуть себя в рассказ (несмотря на то, что уже решил было наказать Марину хотя бы отменой его завершения); с другой стороны, довольный тем, что представляется случай еще раз пережить не столь давнюю и безусловно волнующую авантюру (ибо в глубине души ему все же хотелось закончить рассказ), и — еще и с третьей стороны — опять несколько недовольный тем, что, уступая таким образом и себе, и Марине, он как бы роняет свое высокое достоинство.
