становится опять Царицей.
Она опять думала, осмысливала новое знание.
— А наш Царь, Батюшка, когда зачинал меня, тоже был зверем?
— Хороший вопрос, — похвалил Он, — знай же, что никогда наш Царь не был зверем, и гордись, что зачинал тебя Царь.
Она удивилась:
— Как это?
— Тайна сия велика есть, — улыбнулся Отец, — невнимательно слушаешь: зверь, сказал Я тебе, это змей, вожделенно стремящийся к пизде и овладевающий ею любострастно. Целью такого соития может быть как низкое удовольствие (что чаще у людей и бывает), так и зачатие, без коего вымер бы человеческий род. Но если цель мужа и жены — одно лишь зачатие, то ни вожделения змея, ни любострастия зверя для такого дела не требуется. Люди устроены так, что Царь с Царицею не могут соединиться, пока Он не предстанет змеем, а Она — пиздой; однако, как Я сказал тебе, пизда оплодотворяемая есть Царица, а змей, входящий в нее невожделенно, то есть ради зачатия, есть отнюдь не зверь, а Царь великий и благословенный. Таким-то Царем ты и была зачата, дочка, потому-то мы оба с тобой и особенные. Ты поняла?
Огромным новым миром веяло от Его слов. Она замерла от восторга, и ей вдруг почудилось, что Царевна, уже окруженная вьющимся нежным пушком, слегка увлажнилась.
— Поняла, Батюшка, — пролепетала она. — Батюшка… а если моя Царевна побудет пиздой… совсем ненадолго… Ты не будешь ругать меня? — И, предчувствуя благоприятный ответ, еле слышно прошептала: — А Ты будешь ее ласкать, Батюшка?
Однажды настал момент, который не мог не настать: змей явился в течение сладкого часа. Она озадаченно смотрела на него, не зная, как поступить. Продолжать ласку? — то есть, поощрять низкую страсть? Этого она не могла. Прерывать сладкий час? Она не хотела.
Змей уже не пугал ее. Она привыкла просыпаться, когда рядом с ней возникало это большое и темное, испускало невостребованное семя — она узнала, что это зовется оргазм — и вновь уходило в свои неизведанные края. Иногда она даже не просыпалась от этого. Но наутро в таких случаях ей бывало стыдно, потому что у нее возникла новая обязанность и потребность —
Бывали разные случаи. Время от времени змей застигал ее врасплох и исторгал семя, почти не изменив внешнего облика Царя — в таких случаях она просыпалась редко, но стыдно за это не было: откуда же она могла знать? на то он и змей, чтоб лукаво обманывать… Удавалось, однако, и ей насмеяться над хитрым пришельцем, предугадав полет белых змеек да и выловив их в подставленную ладонь. А еще оказалось, что змей бывает и слаб, не всегда достигает желаемого; частенько, потомившись в святом теле попусту, он с позором бежал от Царя, триумфально обретающего законное место.
Один раз она увидела, как во время сна Отец ускорил оргазм. В ту ночь змей был силен и очень велик, и Царь, видно, внушил спящему способ быстрей от него избавиться. Он сделал это рукой — она запомнила, как — заставив ее задуматься. Отец не любил касаться Царя руками — это было ее привилегией, точно так же как трогать рукой Царевну позволялось только Ему. Касаться змея? Возможно… ради того, чтоб изгнать… В любом случае она не хотела бы этого делать; она была рада, что Отец взял это на Себя. Он не проснулся. Наутро она не стала обсуждать с Отцом эту тему, так как могло оказаться, что это должна была сделать она, и ей много дней было стыдно.
Иногда Отец просыпался во время оргазма или после, следил за ее хлопотами взглядом, полным любви, гладил по волосам, дарил краткую ласку и опять засыпал. Являлся змей и при бодрствующем Отце — в основном по утрам, особенно после его ночных посещений; в таких случаях Отец, видно, помогал Царю; вдвоем Они быстренько изгоняли лукавого, так что и речи не было ни о каком оргазме.
Но все это, все эти разные случаи приключались в часы не для ласк. Во всех этих случаях змей был уже рядом, а она, в зависимости от обстоятельств, готовила принадлежности для обтирания, или разговаривала с Отцом, или делала что-то по дому, или даже спала, но уж точно не занималась любовными ласками. Как же теперь-то быть? Конечно, можно было бы продолжать ласки, до поры избегая запретного места… но она не привыкла в ласках себя ограничивать; не привыкла, не хотела и не стерпела бы ограничений. Любая ласка в сладкий час была ее неотъемлемым правом. Да и что за ласки без Царя!
Она с досадой помедлила, надеясь, что змей уползет сам по себе. Напрасно ждала. Бездарно шло время, ее ласки слабели; еще немного, и она бы расплакалась. Она взглядом попросила Отца надоумить.
Отец улыбнулся и загадочно предложил:
— А ты его прогони.
— Как, Батюшка?
— Мне ли тебя учить? Сама догадайся; в этом деле ты уж многое смыслишь, больше Меня.
Она задрожала от волнения. Ей была оказана великая честь. Впервые в жизни Отец признал за ней право на творчество; больше того — признал ее превосходство; это было доверие, которого ей нельзя было не оправдать. Как же, как это сделать?
— Может быть… ускорить оргазм… — нерешительно предположила она, вспомнив ночной эпизод, и с трудом заставила себя прикоснуться пальцами к змею.
— Можно, — согласился Отец, не удивившись ее знанию, — но достойно ли это тебя?
Она возликовала. Она не должна! Она правильно думала, что это плохо. Но как же тогда?
— Думай, — сказал Отец, — не то ласки придется прервать.
Вот уж нет! Она напрягла весь свой разум. Царь, взмолилась она, помоги. Вразуми. Царь мой, приди… Нужно вызвать Царя, подумалось ей, помочь Ему водвориться; Царь не должен бороться со змеем — Он и не будет, просто займет Свое место, и лукавый скроется сам, сам… Да; нужно не змея гнать, а звать Царя сильного
… а чтоб вызвать Царя, нужно Его ублажить… чтоб подвигнуть Царя — приласкать… да не просто, а нежнейшею лаской…
— Кажется, поняла, Батюшка, — торопливо проговорила она, — Царя призвать нежною лаской; только это так странно… Ведь я должна буду не то что касаться… а даже испить… но не лукавого же, а Царя!
Отец думал.
— Царя! — повторила она убедительно.
— Похоже на то, — одобрил Отец, — попробуй…
Она со страхом приблизила губы к вздувшейся плоти, всей силой души стремясь под уродливым, гадким обличьем видеть то величаво спокойное, каким оно должно стать. Царь, думала она, не его я люблю, а Тебя; не его целую, не его пью, а Тебя… Услышь же! Она округлила губы и, от напряжения сил почти не ощущая отвратительной тверди, наложила их на темный бугор, растянула, привычным движением надвинула дальше, касаясь уже языком… и враз стало легче; появился кусочек знакомой сладости, всегда доставляемой этим движением, и она, уцепившись чувством за этот сладкий кусочек, уж не видела перед собой темное, грубое; уж не обнимала собой непотребное; сияющий во славе Царь появился перед ее мысленным взором. Усилием языка она слегка сжала округлую плоть… на мгновение мелькнула мысль: изгоню, выдавлю гадину — и тут же другая: нет, не так! освобожу место для Тебя, Повелитель мой; вот достойная мысль, а о том даже и думать позорно. Возвращайся, мой Царь — она усилила давление языка; приходи же, воздвигнись — она отворила губы шире, выпуская того, изгоняя того, думая о том, как он
