Сначала я в Европу податься хотела, – продолжала Галина с видом светской львицы, – а потом дай, думаю, на море где-нибудь пристроюсь. Я моря никогда не видела.
– Ну и как? Часто на пляж ходишь?
– Не-а. Вначале неделю подряд ездила, а потом надоело. А вообще мне тут нравится. Народ иностранный, тепло, жрачка вкусная, пальмы… Думаю, еще годик я тут посижу, а потом – домой. И на ферму хватит, и на дом.
– А Витька-то тебя дождется? Не боишься, что он на другой женится?
– Да я с такими бабками любого мужика у нас в Телятинках заполучу! – хмыкнула самодовольно подбоченившаяся Галина. – К тому же он сам все время трясется, как бы я тут какого-нибудь «насоса» не подцепила. Я ж девка видная, блондинка, а они тут до блондинок очень охочие, – гордо тряхнула она сожженными перекисью волосами.
Беседа наша была прервана появлением госпожи Ваджпаи. Сухая темнокожая женщина в темно- зеленом мрачном сари с черной вышивкой, увешанная тяжелыми старинными украшениями, была чем-то вроде местного цербера, правой рукой хозяйки борделя. Увидев меня сидящей без дела верхом на ведре и праздно треплющейся, она с силой пнула ногой по ведру, так что я проскользила метра три на пузе и плашмя растянулась на полу. Грязная вода потекла по моей спине противными холодными струями, а эта зеленая кикимора завизжала таким пронзительным голосом, что в соседнем баре, наверное, полопались все стаканы.
Сегодня я предпочла беседовать с соотечественницей, не отрываясь от работы.
– Слышь, Юлька! Я вчера письмо от сеструхи получила. Помнишь, я тебе про Таньку Курочкину рассказывала? Ну, про ту, у которой брат на косой почтальонше женился? – За три коротких дня нашего знакомства Галька засыпала меня рассказами о своих односельчанах, и теперь у меня в голове была каша из чужих имен и сплетен о жизни далекой пензенской деревушки. Решив не навлекать на себя новый поток объяснений про косую почтальоншу, я сочла за лучшее просто кивнуть. – Прикинь, замуж вышла! За Леху Петухова. Ну не прикол?! Он – Петухов, она – Курочкина! Сдохнуть можно! – зафыркала от смеха Галина. – А самый ржач, что он ростом ей едва до пупа достает. Она девка здоровая, выше меня, а он тощий такой, его соплей перешибешь, и еле мне до подмышки дотягивает.
– Зачем же она за него пошла? – Я не заметила, как бросила тряпку, напрочь забыв о работе.
– А за кого ей идти-то? Ты что, думаешь, у нас там мужиков пруд пруди? Кто разъехался, кто пьет. А Леха хоть и мелкий, но, говорят, горячий, – мечтательно вздохнула Витькина невеста, – и не пьет, а в случае чего ему всегда врезать можно и к ногтю его прибрать. А самое прикольное – они свадьбу отгрохали на весь колхоз, идиоты! Козу продали! В загс в район на тракторе с лентами и куклами ездили! Танька платье сшила в районе, в обтяг, на ее-то телеса! Фату! Ну, ей-то надо, у нее морду как будто куры поклевали! Столы накрыли, народ три дня самогонку жрал на халяву.
Поняв, что меня снова затягивает в омут чужих проблем, я мужественно тряхнула головой и принялась за мытье пола, к тому же вдалеке послышалось шарканье чьих-то ног. Галька еще минут пять побеседовала с моей оттопыренной задницей, затем оторвала половину от моей тряпки и, не переставая молоть языком, принялась тереть со мной на пару щербатые половицы. Дело пошло быстрее. Работала она и впрямь – не угонишься.
Через полчаса, прослушав еще пять-шесть историй о личной и общественной жизни Галкиных односельчан, я привалилась спиной к стенке только что домытого туалета и с облегчением осознала, что пол чист на всей вверенной мне территории. Помимо мытья полов в этом кисейном заведении в мои обязанности входило мытье унитазов и раковин, вынос кухонных отходов, перестилание простыней, короче – Золушка отдыхает, и все, что еще только будет угодно хозяйке дома терпимости и ее злобной фурии- подручной, госпоже Ваджпаи.
Посидев у стены минут десять и помассировав спину под неумолчный стрекот бодрой Галки, я принялась за отдраивание вонючих унитазов.
– А в позапрошлом годе Санька, мельников сын…
– У вас что, и мельница есть?
– Да нет, откуда? Это он в детском саду в «Сказке про кота в сапогах» участвовал, с тех пор его так и прозвали. Так вот, пошел он в лес и на медведя напоролся. Здоровенный такой!
– Сколько же ему лет?! – уронила я ершик. Ничего себе родители в Телятинках, таких маленьких детей в лес одних отпускают!
– Кому? Медведю?
– Какому медведю? Саньке!
– Да уж полтинник, наверное. Они с моим отцом одногодки.
Тьфу ты! У меня от Галькиной болтовни совсем крыша поехала.
– Короче, – Галя бодро размазывала по «внутренностям» унитаза чистящее средство. – Медведь как зарычит, голодный, видать, был, и на Саньку пошел, а тот с перепугу на елку забрался, дурак, и дрожит! – захлебываясь от восторга, ткнула меня в плечо рассказчица. – Медведь походил вокруг, походил и убрался, а Санька слезть не может. Когда он от страха наверх карабкался, сам не понимал, что делает, внизу и веток-то не было. Как туда влез, неизвестно. Темнеть стало, а он сидит. Хорошо, мать его в этот день трезвая была, так-то она пьет, как лошадь…
– Сколько ж ей лет? – в очередной раз удивилась я.
– Семьдесят, кажись.
– И пьет?
– А что ей еще делать? Она уже лет тридцать зашибает. Как второго мужа похоронила, так и пьет.
– Почему?
– Слушай, тебе про кого слушать интереснее, про медведя или про эту дуру пьющую?
– Про обоих, – честно ответила я.
– Ладно, о чем это я? Ага! Так вот. Ну и к ночи побежала она по домам, народ собирать. Ушел-то Санька еще с утра. Мужики с фонариками пошли лес прочесывать. Только они внизу ищут, а он высоко на елке сидит. Хорошо, с ними собака была. Она его учуяла. Лает под деревом, надрывается. Эти думают, что она белку учуяла, и тянут ее прочь. А Сашка сидит наверху и сипит еле слышно, орал-то он, считай, часов десять кряду, голос сорвал. Потом дня три говорить не мог. Да и пил он, если честно, так, что лыка не вязал. Хорошо, сообразил шишку вниз кинуть, да так удачно, что чуть глаз деду Ване не выбил, тот как раз из города приехал, операцию на глаза делал. Подвинься-ка, я сама, – отодвинула меня в сторону Галка и принялась тереть очередной фаянсовый постамент. – Что-то ты вялая какая-то, лучше я сама все сделаю, а то мы до ночи не управимся, – она явно взялась за дело. – Когда его к утру с елки сняли, он разогнуться не мог. Лестницу пришлось из деревни в лес тащить, прикинь? На ней его домой и притащили! Мать три дня его самогоном отпаивала, пока он в себя не пришел!
Через два часа бордель сиял чистотой, подушки в салоне были взбиты и художественно разложены на диванах, столики протерты, пуфики расставлены, занавески расправлены, плафоны протерты. Я с «восьмиугольной» головой пила «Пиквик», заваренный из родных российских пакетиков, сидя напротив меня, прихлебывала из здоровенного бокала чай моя новая подруга. Рта она за эти два часа так и не закрыла. Зато переделала за меня львиную долю работы.
Вопрос был в том, что лучше? Ломота в спине или гудящая, как улей, голова?
Ну вот. Еще один долгий, тягостный день закончен. Я подняла глаза и увидела, как за стеклом маленького окошка под самым потолком моего чулана заходит солнце. Веки мои сомкнулись от усталости, но сон не шел. На меня нахлынули воспоминания и образы из моей прошлой счастливой жизни, наполненной любовью и радостью.
Глава 2
– Ну что, пришел, наконец, факс?
– Да. Только что, – помахала я в воздухе бумажкой, прикрыв за собой дверь.
Василий взял ее и недоуменно уставился на нечеткое изображение худосочного парнишки лет двадцати, в очках и с мелкими кудряшками довольно-таки длинных волос.
– Она что, издевается? Как его можно найти по этому изображению? – муж раздраженно потряс листом бумаги в воздухе.
– А ты чего хотел? Это же факс. Ладно, не психуй. Она уже экспресс-почтой послала штуки три
