пальцем в пухлый животик и сказать: «Бу!»
Не успела я додумать до конца эту крамольную мысль, как глаза человечка открылись и посмотрели прямо в меня. Вот – именно: не «на меня», а «в меня». И пока я автоматически таращилась на него, он спокойно осматривал меня… изнутри. Не знаю, что он там увидел, но благожелательная, спокойная улыбка не сошла с его лица. Глаза настоятеля, так я обозначила его для себя, были удивительными. Я видела такие у японского хина. Большие, совершенно черные, практически без радужной оболочки. Но вот черное стало быстро скручиваться куда-то внутрь, подобно спирали, и глаза его обрели обычный человеческий вид. Его черные зрачки, окантованные карей радужной оболочкой, переместились на Джамша.
Дальнейшая беседа – надо же, я сочла это свое молчаливое общение с ламой беседой! – проходила без моего участия, на тибетском языке. Не приученная подслушивать, я вновь целиком посвятила себя изучению окружающей обстановки.
Мое первое впечатление было ошибочным. Сейчас, оказавшись в этом зале, тихом, уютном, полутемном, с массой удивительных, причудливых драгоценных вещей, я ощущала себя внутри маленькой шкатулки, выставленной в большом, торжественном, величественном зале. Мне было очень спокойно в этой шкатулке, как-то безопасно, и совершенно не хотелось отсюда вылезать наружу.
Сравнение это мне ужасно понравилось. Мы с Джамшем – словно андерсоновские пастушка и трубочист! Странствовали по большому миру, были напуганы им и вернулись на свое место, в этот маленький славный мирок. Вот такая сказочка. Я улыбнулась самой себе и почувствовала, что меня вновь разглядывают.
И правда: наш хозяин смотрел на меня и тоже улыбался, но уже не прежней отрешенной улыбкой, а адресуясь именно ко мне. Потом он покивал головой и спросил по-английски:
– Хорошо?
– Да, – оторопело ответила я. Он снова кивнул, отвернулся к Джамшу и продолжил беседу с ним.
Я так и не поняла – что хорошо?
Вскоре их разговор прервался, монах закрыл глаза и о чем-то задумался. Джамш ждал. Потом монах открыл глаза и что-то явно одобрительно произнес. Джамш вздохнул с облегчением и, видимо, окончательно утвердился в принятом им ранее решении. Его плечи сами собой расправились, взгляд стал более решительным, все тело словно налилось энергией и силой. Слава тебе, Господи! И тебе спасибо, наш дорогой хозяин. Теперь Махарадже, как я понимаю, точно конец!
Мы встали. Из внутренних покоев бесшумно выплыл наш провожатый, сухопарый, с лицом, обтянутым желтоватой, похожей на пергамент кожей, с глубокими резкими морщинами на монголоидного типа лице, и повел нас по лабиринту монастырских помещений, дворов и переходов.
– Куда мы? – спросила я шепотом у Джамша, поскольку кругом было очень тихо.
– В наши кельи. Сегодня мы останемся здесь.
– Сегодня? А потом? – повысила я от волнения голос.
– Мы уедем в другой монастырь, в горах.
– Но почему?
– Хемис – самый крупный и посещаемый монастырь в Ладакхе. Здесь бывает слишком много посторонних. Завтра мы уедем.
Значит, сегодня мне нужно все осмотреть. Самочувствие мое немного улучшилось, голова уже почти не болела. Во всяком случае, когда я сидела. Зато меня мучила одышка.
Строения монастыря напоминали маленькую деревню. Здесь были трех– и четырехэтажные здания, имелись и маленькие одноэтажные домики. У высоких зданий наличествовали прилепленные к стенам снаружи то ли балконы, то ли лоджии из некрашеного дерева, резные, иногда – открытые, иногда со ставнями. Окна – прямоугольные, с синими или красными наличниками. Белоснежные, покрытые известкой стены, мощеные дворики, все чистенькое, аккуратное, хотя и очень скромное. Бедность этого района Индии бросилась мне в глаза, еще когда мы проезжали через Лех. Бедно одетые, но веселые кареглазые детишки играли на улицах. Женщины, занимавшиеся ткачеством и росписью возле своих маленьких бедных домиков. Худые, как велосипеды, собаки, лежали на обочинах и рылись в кучах отходов.
Впрочем, скудость природы и аскетизм ландшафта и не предполагали товарного изобилия. Джамш рассказывал, что основным источником дохода в этой местности является скотоводство. И действительно, по дороге в Хемис мы встретили стадо коров, бредущих вдоль обочины.
Увидев этих милых животных издали, я подумала, что это идет стадо пони. Такие миниатюрные и хрупкие. Вряд ли они в состоянии принести своим хозяевам много молока или мяса. Говорят, здесь еще водятся верблюды и яки.
Наши кельи располагались в глубине небольшого глухого дворика. Вытянутый одноэтажный дом, похоже, был необитаем. Сразу за ним высилась монастырская стена, к которой он уютно прилепился. Окна соседних строений были заколочены, и, судя по всему, эта часть монастыря редко посещалась. Я не возражаю против уединения, но кажется, причиной такой нашей изоляции явился мой пол. Как ни крути, а монастырь все же мужской.
– Как ты думаешь, – спросила я у Джамша, пока наш молчаливый провожатый распутывал веревочку, которой была привязана к косяку дверь одной из келий, – я смогу погулять по монастырю, осмотреть его?
– Да, настоятель разрешил тебе ходить здесь свободно. Только не заходи в жилую часть. Это вон там, те высокие дома, – он указал на противоположный конец монастырской территории. – И старайся никому не попадаться на глаза. Это уже моя просьба, – смущенно добавил он.
Ну да! А чего я хотела! Спасибо, что вообще приютили.
Не знаю, как я тут выдержу осенней морозной ночью, подумала я, оглядывая свою новую обитель. Голые каменные стены, у одной из них – лежанка, простая дощатая скамья. Окно еле держится в раме. Будем надеяться, что сильного ветра ночью не будет. Дверь держится на веревочке. Печки я как-то не заметила.
– Джамш! – завопила я что есть мочи.
Перепуганный индиец тут же нарисовался на пороге.
– Это что такое?! Это человеческое жилище или сарай? Я что, снежный человек – спать зимой на улице? Хорошо же это ваше тибетское гостеприимство!
– Гималайское, – поправил меня он.
– Да? А кто нудил всю дорогу: Ладакх – это малый Тибет?
– Ах да.
– Я требую человеческих условий! Тепла, света, нормальную постель! Как женщина, как человек, как гостья!
– Юлия, но это не пятизвездочный отель на курорте, – терпеливо объяснил он.
Что-то наша беседа сильно смахивает на семейную ссору… Я попыталась взять себя в руки.
– Слушай. Я все понимаю, но я не могу спать на морозе. – Что-то мне подсказывало, что ночью мороз непременно ударит. – В таких условиях я замерзну и простужусь.
– Не волнуйся. Сейчас принесут одеяла. Печку поставят. Все будет хорошо.
Печка? Одеяла?
– Ладно… Извини, все в порядке.
Джамш ушел к себе, за стенку. Печка – это хорошо. Я представила себе горячую русскую печку. Нет! Это я, конечно, губу раскатала. Буржуйка – это реальнее. Но тоже – тепло. Штук пять ватных одеял и горячий чай, хорошо бы, с булочками, или, скажем, какао.
Пока я предавалась этим бытовым мечтаниям, принесли «печку». И одеяла.
Монах, кажется, на этот раз другой, не тот, что нас провожал, – поди их разбери, все лысые, с миндалевидными, чуть раскосыми глазами, в малиновых одеяниях, – сложил стопку тонких шерстяных одеял на кровать, печку поставил на пол и удалился.
Я не заорала. Сначала пересчитала одеяла. Три штуки. Та-ак! Теперь «печка». Я повертела в руках глиняный сосуд с отверстиями, идущими по кругу, в горшок был плотно уложен хворост. Поджав губы, я ногой распахнула свою дверь и, меча громы и молнии, выскочила во двор.
За кого меня здесь держат?! За белого медведя?!
Через час мое окно было наглухо законопачено, а двое монахов притащили откуда-то тюфяк, набитый
