На полу возле его стола валялись какие-то листки, покрытые записями и рисунками. От нечего делать я подняла один из этих листков и начала рассматривать.
Большую часть листа занимал план какого-то здания. Слева на плане был нарисован большой зал, покрытый какими-то загадочными значками и неразборчивыми надписями, правее – коридор, ведущий к маленькому помещению, в котором был квадратик, отмеченный жирным красным крестом. Еще правее была проведена толстая черта, за которой начиналась череда тонких параллельных черточек. Ах, ну да, так обычно на планах изображают лестницы…
Действительно, сбоку была стрелка с неразборчивой подписью. Вглядевшись в нее, я скорее догадалась, чем прочла, что там написано «эскалатор».
Все это показалось мне смутно знакомым.
Иннокентий все еще рыдал, поэтому от нечего делать я стала расшифровывать остальные надписи.
В середине большого помещения в левой части листа было криво написано:
«Час тридцать. Драка».
В коридоре, ведущем направо, к отдельному маленькому помещению с красным квадратом – еще одна надпись:
«Час двадцать восемь. Кофе, слаб.».
Что такое слаб? Кто слаб и почему?
Еще правее, около жирной черты, за которой начинался эскалатор, было приписано:
«Час тридцать две. Сигнал».
Ну, это хоть более менее разборчиво и понятно. Сигнал, он и есть сигнал, знать бы только, что этот сигнал значит.
В самом низу, ниже большого квадратного помещения, была еще одна жирная черта, и около нее – надпись:
«Час тридцать, инкас».
И тут у меня как будто пелена с глаз спала.
Инкас – это инкассаторы. Сигнал – это вовсе не сигнал, а сокращенное «сигнализация». А весь этот рисунок представляет собой план торгового комплекса, в котором находится тот самый ночной клуб «Эсмеральда», про ограбление которого мне рассказывали Творогов с Бахчиняном!
Вот большое помещение слева – это главный зал ночного клуба. В центре его пометка – час тридцать, драка. То есть ровно в час тридцать в зале каким-то образом спровоцировали драку, чтобы отвлечь большую часть охраны. Хотя известно, каким способом Ирина, она же Илона, спровоцировала мужиков. Маленькая комната справа – это помещение кассы, квадратик с красным крестом – цель грабителей, сейф с наличными.
К кассе ведет коридор, в котором написано – «Час двадцать восемь. Кофе, слаб.».
Теперь мне стало ясно, что это значит: за две минуты до начала драки кто-то подбавил в кофе охранника слабительное, чтобы оно сработало как раз к началу ограбления. Как добавил? Да та же Илона могла незаметно капнуть в чашку препарат. Или кто-то другой…
Еще правее нарисованы эскалаторы, которые ведут на верхние этажи торгового центра. Судя по надписи, в час тридцать две кто-то открыл дверь к эскалаторам. Не для того, чтобы уйти через эту дверь, а для того, чтобы пустить охрану ночного клуба по ложному следу, а еще – чтобы сработала сигнализация и приехала милицейская группа захвата, окончательно запутав ситуацию.
Ну и последнее, точнее, как раз первое: жирная черта в нижней части плана – это служебный вход в здание, а надпись около него значит, что в час тридцать к этому входу подъедут инкассаторы. То есть случится единственное событие, которое не зависит от грабителей и к которому они должны тщательно привязать все свои действия…
Не веря своим глазам, я еще раз оглядела листок с планом.
На этот раз я заметила слева, рядом с планом здания, еще одну пометку, на которую вначале не обратила внимания.
Там был нарисован маленький зеленый крестик, а возле него никаких пояснений, только время: час тридцать четыре.
Самое позднее время из отмеченных на плане. То есть здесь что-то должно произойти уже после ограбления…
Неужели вся эта ювелирная операция была разработана здесь, в этой комнате? И кем? Вот этим жалким человечком?
Спина Иннокентия все еще вздрагивала от рыданий.
Неужели он так хорошо играет роль сутулого недотепы, а в действительности – хитрый и безжалостный преступник?
Я никак не могла в это поверить, скорее уж поверю в то, что сама выдумала криминальный смысл рисунков и надписей на листке, а на самом деле они имеют вполне безобидные объяснения…
Чтобы проверить свои рассуждения, я подняла с полу еще один помятый листок.
Такой же чертеж, испещренный неразборчивыми каракулями…
Здесь тоже было нарисовано здание, но еще перед его входом – небольшой участок, покрытый одинаковыми прямоугольниками. Впрочем, прямоугольники были не совсем одинаковые. Один из них украшала затейливая красная звездочка с косо сделанной надписью: «Девятнадцать пятьдесят пять».
В правом краю самого большого помещения был нарисован квадратик с понятной надписью «Лифт», и около него тоже стояли цифры – «Девятнадцать пятьдесят две».
Еще на плане был обозначен коридор, и в конце этого коридора – маленькое помещение с квадратиком, помеченным красным крестом. Такой квадратик с крестом я уже видела на первом плане, и я сразу догадалась, что это – сейф с наличными. Теперь я быстро поняла все рисунки и надписи, и у меня не осталось сомнений, что передо мной – подробный план ограбления мебельного магазина «Тысяча кухонь».
Ну да, прямоугольнички снаружи здания – это машины на автостоянке, красный значок отмечает ту машину, которую грабители подожгли, чтобы отвлечь охрану, и рядом обозначено точное время, когда это нужно сделать. Ну, еще обозначен лифт в торговом зале, возле него – время… Как раз в это время, перед самым закрытием магазина, в лифте оказалась заперта беременная женщина, это отвлекло последнего охранника от его служебных обязанностей…
Еще одна пометка была сделана в коридоре, возле нее стояла надпись: «Охр. Двадцать ноль ноль».
Понятно, это помечено место и время нападения на старшего охранника…
Я еще раз внимательно оглядела рисунок и увидела, что на нем обозначена узкая дорога, ведущая к автостоянке, и в ее дальнем конце – зеленый значок, такой же, как на первом чертеже. Возле этого значка тоже стояло время – «Девятнадцать пятьдесят шесть», то есть на минуту позднее поджога…
Бубликов все еще всхлипывал, но спина его уже не сотрясалась от рыданий, и вообще, во всей его позе не было прежней убедительности.
– Иннокентий! – окликнула я его. – Ну-ка, повернитесь! У меня к вам есть вопросы.
В ответ он снова громко всхлипнул, как будто хотел сказать – вы что, не видите, как я страдаю?
– Хватит этого самодеятельного театра! – проговорила я безжалостно. – Надо поговорить! Или вы предпочитаете, чтобы я вызвала милицию? С ними будете разговаривать?
– Милицию? – Он моментально перестал рыдать и повернулся ко мне всем корпусом. – Зачем милицию? Почему милицию?
Я обрадовалась, что сумела привлечь его внимание, и помахала у него перед носом листками с расчетами:
– А это что такое?
– Это?! – на его лице отразилось искреннее недоумение. – При чем тут это?
– Да, – повторила я, потрясая листками. – Что это такое? Не отпирайтесь, я вижу, что это – ваш почерк!
– Ну да, мой! – согласился он без всяких колебаний. – Ну, и что с того?
А я-то думала, что он начнет отпираться, изворачиваться, врать, доказывать, что не имеет к этим
