– Буду очень рада продолжить знакомство, – улыбнулась Лола, – меня зовут Ольга.
– А меня – Елизавета Константиновна. С удовольствием пригласила бы вас на чай, но сегодня…
– А давайте я вас приглашу на чай! – обрадовалась Лола. – Вот в это кафе! А вы уж – в следующий раз… Посидим, погреемся чуть-чуть и по домам. Мой Пу И очень любит миндальные пирожные.
– И Дези тоже… но только без крема! Жирное ей вредно!
В кафе было безлюдно – время такое, и девушка за стойкой разрешила им взять с собой собачек. Правда, старушка клятвенно уверяла, что ее Дези – это образец ума и хорошего воспитания, а Лола тихонько пообещала оставить девушке хорошие чаевые, но так или иначе собаки устроились под столом и зачавкали миндальными пирожными. Пу И вел себя вполне прилично, не пытался приставать к пуделице с неприличными предложениями и не отнимал у нее пирожное.
– Приятное местечко, – сказала Елизавета Константиновна, отпивая глоток ароматного кофе, – а я вот ни разу здесь не была…
– А вы давно живете на Петроградской? – начала Лола допрос по всем правилам.
– Всю жизнь, милая, всю жизнь, – вздохнула старушка, – и родилась здесь, в той самой квартире, где и сейчас живу. Только раньше она была полностью собственностью нашей семьи… Но это давно было, еще до революции… Я, конечно, этого не помню, но мне мама много об этом рассказывала, и бабушка тоже, она еще до войны жива была. Жили все мы в той же квартире, только оставили нам всего две комнаты. Ну, да по тем временам и это неплохо было. А бабушка, помню, все ходила и показывала, что там, вон, где сейчас Аникеевы живут, была детская, а где Валентин Игнатьич поселился, что в школе для трудновоспитуемых работал, – там дедушкин кабинет был… Квартира у нас большая была, пять комнат! Потом ее пополам поделили, но это уж после войны. В ту часть, что отделили, какой-то важный полковник с семьей въехал, а у нас так коммуналка и осталась…
– А большая раньше у вас семья была? – осведомилась Лола, боясь, что старушка сейчас отвлечется на застарелые коммунальные распри и начнет жаловаться на соседей.
– Большая… по тем меркам, обычная – отец, мать, детей трое… Ну, конечно, еще няня в доме жила и прислуга…
– Кухарка?
– Нет, милая, кухарки мы отдельно не держали, – старушка поджала губы. – Это теперь норовят – и кухарку, и горничную, и для детей гувернантку, и охранников кучу наймут! А толку-то… чуть ли не каждый день по телевизору говорят, что какого-то нового русского убили…
– Ну, не будем про плохое вспоминать, – Лола внимательно следила, чтобы разговор шел в нужном направлении, – вы про семью расскажите, как вы до революции жили?
– О, семья у нас непростая была! – оживилась старушка. – Когда вы мимо моего дома пройдете – дом восемь, – там доска мемориальная висит: в этом доме, мол, жил профессор Ильин-Остроградский. Так вот это мой дедушка! – Старушка с гордостью глянула на Лолу, радуясь произведенному эффекту.
– Что вы говорите? – Лола всплеснула руками, что от нее и требовалось. – Ну надо же! Расскажите подробнее!
И слова полились из Елизаветы Константиновны мощным потоком. Беседа текла ровно и неторопливо, как река по равнине. Старушка никуда не спешила, собаки под столом были увлечены пирожными и друг другом, Лола же следила только за тем, чтобы старушка не уклонялась от нужной темы и не сворачивала в сторону. Но, как она поняла вскоре, ничто не могло отвлечь Елизавету Константиновну от самой важной для нее темы – семьи.
– Дедушка мой был ученым – исследователем древних народов Африки. Он читал лекции в университете, но специфика его работы заключалась в том, что нужно было много путешествовать. Сами понимаете, представителей народов Африки в России никак не найдешь! Дед много ездил, привозил, кроме материалов, разные редкости – негритянские маски, шаманские амулеты из зубов диких зверей, языческих божков из эбенового дерева, наконечник негритянского ассегая. Мама говорила, что раньше в коридоре стояла вырезанная из черного дерева фигура бога Мабуту, и они с сестрой очень боялись ее, особенно вечером, когда темно.
– У вашей мамы были еще?..
– Еще две сестры, – с готовностью ответила Елизавета Константиновна, – старшая и младшая, Анна и Татьяна.
– Наверное, и в то время было вашей бабушке трудно с тремя детьми, тем более что муж долгое время отсутствовал… – бросила Лола реплику.
– Дорогая моя, вы смотрите прямо в корень! – старушка воскликнула это так громко, что пуделица Дези высунула голову из-под стола.
Выглядела она что-то слишком уж довольной, так что Лола даже забеспокоилась – что они там с Пу И делают?
– Дорогая моя, вы совершенно правы! Мама рассказывала, что помнила своего отца лишь урывками. Он пропадал где-то по полгода, потом приезжал – загорелый, незнакомый… Впрочем, он ведь умер, когда маме было семь лет, а ее сестре Тане и того меньше – четыре года. Да, бабушка осталась одна с тремя детьми. От отца остались какие-то средства, ей платили пенсию на детей, но жили мы небогато, даже пускали жильцов. А потом… ну, сами понимаете, квартиру отобрали, и все стали бедными, никто не выделялся.
– И что же было дальше? Как сложилась судьба семьи? – В голосе Лолы звучал неподдельный интерес.
– Бабушка иногда говорила, что над нашим семейством тяготеет какой-то рок. То есть не то чтобы рок, но от отца дочерям достались такие гены, что их тоже просто тянет куда-то! Они ведь даже ссорились с дедом: он был гораздо старше бабушки, она вышла замуж совсем молодой. И вместо спокойной обеспеченной жизни получила она полное одиночество – при живом-то муже. Ладно, был бы он какой- нибудь молоденький вертопрах! Так нет, солидный человек, старше ее на пятнадцать лет. И вот, ничего не мог с собой поделать. Сам говорил, что внутри у него сидит какой-то чертик, который тянет и тянет его путешествовать! И ведь дочери унаследовали эту его черту – все, кроме моей мамы. Она-то как раз прожила всю жизнь в нашей квартире, выезжала только на дачу, в Мельничный Ручей.
– Хотите еще кофе? – перебила ее Лола.
– Хочу! – с энтузиазмом согласилась старушка.
Из-под стола доносилась какая-то странная возня, но Лола сочла за лучшее туда не заглядывать.
– Начну по порядку! – вновь заговорила Елизавета Константиновна. – Мамина старшая сестра, Анна, обстригла волосы, переоделась мальчиком и в тысяча девятьсот четырнадцатом году нанялась юнгой на корабль, то есть сбежала из дому, потому что бабушка, естественно, не одобрила бы такого ее поведения. Но дедушкин чертик сделал свое черное дело.
– И вы никогда о ней больше не слышали?
– В семнадцатом году один человек… Вася Миклашевский, то есть Василий Петрович Миклашевский, дедушкин ученик и соратник, вернулся в Россию и сказал, что совершенно случайно видел Анну в Марселе. Но он не успел с ней поговорить, так что ни в чем не был уверен.
– Она не писала матери и сестрам?
– Нет, ни одного письма, – вздохнула Елизавета Константиновна, и Лола поняла, что то самое письмо, которое вышедшая замуж Анна послала родным, попросту до них не дошло.
– Так что про Анну мы так ничего и не узнали никогда, – вздохнула Елизавета Константиновна, – но бабушка говорила, что сердце ей подсказывает: Анна жива и все у нее хорошо. Хотя характер был у Анны непоседливый, человек она в общении была легкий, никогда не унывала и везучая была – страшно. Так что нашла она, верно, свою судьбу, не вечно же матросом ходила.
«Это точно», – подумала Лола, вспомнив все, что ей было известно об Анне Лоусон.
– Так мы и жили, – вздохнула старушка, – все в одной комнате – мама с папой, мы с братом и бабушка за шкафом. Комната хоть и большая, но сами представляете, каково это – всем вместе. Но никогда не ссорились. Отец мой был… ну, скажем так, человеком малообразованным. Помню, я как-то разговор подслушала бабушки с мамой, что он, мол, хоть нам и не ровня – из деревни, но человек неплохой – добрый, детей, то есть нас, любит… И к ней, надо сказать, к бабушке, отец хорошо относился – уважал ее за грамотность и культуру… Война всех разметала. Отец на фронте погиб, бабушка здесь умерла, в блокаду. Я этого не помню – нас с братом эвакуировали за Урал. Мама в сорок четвертом году за нами приехала…
