—
Царь помирает! — пронеслось между боярами.
Пришел духовник, послали за царевичем Федором.
Но опасения были напрасны: Грозный еще не умирал. Это был только припадок.
—
Жжет меня! Огонь внутри! Грехи жгут, грехи… Грешник я окаянный, отвергнутый Б
oгом
. О Боже! Сжалься Ты, сжалься надо мной, окаянным! Бояре добрые! Дети мои! Молитесь, да поможет мне Господь, да умилосердится надо мною! — говорил царь среди страданий.
Все находившиеся в опочивальне бояре и царевич Федор опустились на колени. Священник надел эпитрахиль, и через минуту в тихой комнате раздались слова молений «об исцелении царя недужного».
—
Молитесь, жарче молитесь, дети! — говорил царь и сам вслух читал молитвы.
Постепенно судороги прекратились. Когда окончился молебен, Грозный тихо лежал на спине, смотря перед собою неподвижным взглядом.
Царский духовник шепнул что-то Бельскому. Тот кивнул головой и, неслышно ступая, тихо подошел к ложу Ивана Васильевича.
Грозный, казалось, не заметил его.
—
Царь! — тихо промолвил Богдан Яковлевич.
Царь не шевельнулся.
—
Царь! — повторил он громче.
Грозный вздрогнул и обернулся. На его лице выразилась непривычная нежность.
—
Иванушка! Сын милый! Вот и ты, тебя я ждал.
—
Царь! — в смущении пробормотал боярин.
Грозный в ужасе откинулся на подушку.
—
Это не Иван! Кто ты? Кто? — крикнул он неистово.
—
Я — Бельский, Богдан, слуга твой верный.
—
Ах, это — ты, Богдашка! Я тебя не узнал, мне показалось… Стар становлюсь, глаза плоше стали… Послушай, где Ваня?
—
Он умер… Что поделаешь! Божья воля.
—
Умер? Да… Как же я его видел? — бормотал царь и вдруг сурово спросил: — Тебе что?
—
Исцеленье царь от Господа приходит…
—
Ну?
—
Может, тебе бы полегчало, если б ты причастился Святых Тайн.
—
Так! Стало быть, по-твоему, я помираю? Чего ты меня хоронишь, крамольник? Надоел я вам, боярам?
—
Вон! Все вон! — прохрипел Грозный.
Бояре, толкаясь, бросились к дверям.
Еще не успели все выйти, как Борис Годунов доложил:
—
Царь! Царевна Ирина Федоровна пожаловала проведать тебя. Прикажешь войти ей?
—
Ириша пришла? Зови, зови ее! — ласково сказал Иван Васильевич.
Царевна Ирина Федоровна, сестра Бориса Годунова, жена царевича Федора, была красивая молодая женщина. Годуновская порода сказывалась в ней в больших черных глазах, в высоком росте, в стройности и крепости телосложения. Она вошла в царскую опочивальню со слезами на глазах.
—
Царь, батюшка мой! Что это ты разнедужился, родной? — с волнением проговорила она, опустившись на колени перед постелью свекра.
—
По грехам моим Бог мне немочь послал.
—
Легче ль тебе, родимый?
—
Легче, легче, Ириша. Так было плохо малость недавно, а только теперь все прошло. Денька через три встану совсем.
—
Дай Бог. А я уж так печалюсь, так печалюсь! Все Богу молюсь, чтоб тебе полегчало.
—
Добрая ты моя.
Грозный взял ее руку.
—
Батюшка! Руки-то у тебя, что огонь! — воскликнула Ирина.
—
Это хворь кидает. Это ничего.
—
Я скучала, тебя не видя. Сегодня думала — дай пойду навещу царя моего батюшку.
—
Спасибо, спасибо тебе, родная!
Он все крепче сжимал ее руку.
Царевна помолчала. Царь пристально смотрел на нее. Тусклые глаза его оживились.
—
Ну, что твой Федор?
—
Федор Иоаннович здрав, слава Богу!
—
Обидел Бог меня сыном, — тяжело вздохнув, промолвил Грозный.
—
Он добрый и Бога любит.
—
Был бы и недобр, да поумней, лучше б было!
Царевна смущенно молчала, а царь продолжал:
—
Встань-ка, Иринушка!
Царевна поднялась с колен.
— Обними да поцелуй меня! — проговорил царь, но вдруг эта просьба сменилась страдальческим воплем: — Ко мне! Жжет! Душит!
Когда бояре вбежали, Грозный бился в сильнейшем припадке.
XII
. У БОРИСА ФЕДОРОВИЧА
На другой день после приезда в Москву Степан Степанович и Марк Данилович поехали в объезд по боярам. Прежде всех они посетили Бориса Федоровича Годунова.
—
Он, брат, штука! Ему надобно почет оказать, — объяснил племяннику Кречет- Буйтуров.
Время для посещений они выбрали обеденное, полагая, что в эту пору дня верней застанут хозяина дома. Бориса Федоровича, однако, они не застали.
—
У государя он. Скоро, полагать надо, прибудет, — сказал им холоп.
Они решили подождать. В ожидании они рассматривали обстановку светлицы, в которой находились.
—
Глянь, в поставцах добра-то, добра-то экая сила, — говорил племяннику Степан Степанович.
Но Марк на это не обратил внимание. В убранстве светлицы было много такого, чего не встречалось в других боярских домах. Конечно, здесь, как и везде, была хитро и пестро расписана печь, были лавки по стенам, покрытые дорогими полавошниками, дубовые столы и скамьи, но имелись и вещи, несомненно, заморской работы: точеные кресла из какого-то неизвестного северянам дерева, литое серебряное изображение трехъярусной галеры, золотая башенка тонкой работы; с потолка спускалась на серебряных цепях какая-то диковинная птица с распущенными крыльями, служившая люстрой.
