На ее лице появилась страдальческая гримаса. Государь молча поднял глаза на Яковлева и тот ответил:
— К вечеру мы должны быть в Тюмени. Прогуляйтесь немного по поляне, Ваше Величество. Дорога действительно утомительная, а это может вас немного освежить.
— Где же здесь гулять? — удивилась Александра Федоровна. — Кругом солдаты и эти… охранники.
— Они вам не помешают.
Государыня хотела что-то сказать, но ее перебила Мария.
— Пойдем, мама. Нам надо немножко размяться.
Яковлев глазами сделал знак Гузакову. Тот не заметил, как к нему вплотную подошел Авдеев, весь вчерашний день державшийся на расстоянии. Гузаков неторопливо повернулся к нему и сказал:
— Если хочешь закурить, у меня только махорка.
Николай молча достал из кармана коробку папирос, раскрыл ее и протянул Авдееву. Тот нерешительно взял одну и отошел к охране.
— Пожалуйста, Ваше Величество, — обратился Яковлев к Государыне. — Погуляйте. Можете сходить за деревню. Петр Иванович со своими людьми проводит вас. Так что ни о чем не беспокойтесь.
— Пойдем, Аликс, — сказал Государь, и они втроем направились вдоль дороги. В небольшом отдалении вслед за ними последовали Гузаков и еще четыре боевика из охраны.
— Я не понимаю, Ники, почему ты так срочно потребовался в Москве, — в который уже раз не сказала, а скорее произнесла свои мысли вслух Александра Федоровна. — Мне казалось, что о нас уже забыли. Алексей не выдержал бы этой дороги. Когда я думаю о нем, у меня разрывается сердце.
— Я мог бы поехать один, — сказал Николай. — А теперь вам с Марией приходится переносить такие тяготы.
— О каких тяготах ты говоришь, папа, — возразила Мария. — Это гораздо интереснее, чем сидеть в доме или гулять по двору. Я вовсе не устала.
— Я не могла оставить тебя одного, — сказала Александра Федоровна. — У нас одна судьба.
— Почему ты так говоришь? — спросил Николай.
— У меня нехорошее предчувствие, Ники.
— Я думаю, Бог нас не оставит, — сказал Николай.
— Я только и делаю, что молюсь об этом, — ответила Александра Федоровна.
Они прошли мимо шеренги охраны, которая, не скрывая откровенного любопытства, не сводила с них глаз, особенно с Александры Федоровны и Марии, и вышли на околицу села. Дорога уходила к березовому лесу и скрывалась в нем. Она создавала иллюзию свободы. Казалось, по ней можно было идти без конца и там, за первыми деревьями уже не было ни охраны, никаких ограничений. Но Государь затылком чувствовал на себе и настороженные взгляды Гузакова, и всей шеренги оставшихся у околицы конвоиров. Он замедлил шаг и сказал:
— Следующая остановка будет в Покровке.
— Да, — вздохнув, ответила Александра Федоровна. — Вроде бы совсем недавно как не стало Григория, а на самом деле прошла целая вечность.
Они внимательно посмотрели друг на друга, словно пытаясь увидеть те изменения, которые произошли с ними за это время. У Александры Федоровны побелели виски, у Николая в бороде отчетливо пробилась седина. Мария же, наоборот, похорошела, вытянулась и стала еще более стройной. Но главные изменения произошли не во внешности. За время, проведенное под арестом, они стали другими людьми. Сама жизнь заставила многое переосмыслить, на многие вещи смотреть совершенно по-другому. Они узнали мир, о котором раньше только догадывались. И теперь видели, что многое можно было сделать по- другому, многих роковых событий не допустить вообще. Русский человек, как всегда, силен задним умом. И Николай, и Александра Федоровна, не сговариваясь, думали сейчас именно об этом. И еще Александра Федоровна думала о том, что она до конца так и не поняла русской жизни. Из раздумий ее вывел подошедший Яковлев.
— Вы слышите? — спросил он, подняв голову к небу.
Александра Федоровна сделала шаг ему навстречу и тоже подняла голову. Высоко в небе, повиснув на одном месте маленькой черной точкой, распевал жаворонок. Звонкие, переливчатые трели птицы возвещали о том, что весна пришла и в Сибирь. Императрица не помнила, когда в последний раз ей приходилось слышать жаворонка. Она остановилась и замерла, словно боясь неосторожным движением спугнуть доносящиеся с неба волшебные звуки. «Неужели это добрый знак?» — с тревожной надеждой снова подумала Александра Федоровна и посмотрела на Яковлева.
— Кони отдохнули, — сказал он. — Нам надо ехать.
Императрица опустила голову и направилась к карете. Процессия тронулась. Скоро она въехала в березовый лес, на который с такой тоской смотрела царица. В поле уже не было снега, но в лесу он еще кое-где белел между деревьями. В небольших низинках стояла вода, на просохших полянах начинали рассветать подснежники. Похожие на маленькие чашечки… белые, желтые и сиреневые их головки тянулись к солнцу. Мария, увидев цветы, показала рукой в окно кареты и восторженно произнесла:
— Смотри, мама. В лесу уже расцветают цветы.
Природа, наливаясь силами, подгоняла весну. На березах уже набухли готовые вот-вот лопнуть почки, поляны на глазах покрывались зеленой травой. Но на душе у Государыни не было радости. Воспоминания о Распутине разбередили незаживающую рану. В Тобольске остался больной Алексей, о котором она уже вторые сутки не имела никаких сведений. Облегчить его страдания было некому. И Александра Федоровна при одной мысли о сыне постоянно спрашивала с болью в душе: «Господи, за что же это мне?»
В Покровское въехали сразу после полудни. Это было большое село с широкой чистой улицей и добротными деревянными домами по обеим ее сторонам. Карета остановилась прямо напротив почерневшего, но крепкого двухэтажного дома. Александра Федоровна вышла из нее и стала рассматривать улицу. Рядом с ней тут же возник Матвеев, который с утра старался не показываться на глаза. К нему подошел остролицый екатеринбургский соглядатай Авдеев. И в это время Александра Федоровна заметила, что из всех окон второго этажа на нее смотрят люди и машут платками. Она поняла, что они остановились напротив дома Распутина. Александра Федоровна подняла руку и перекрестила дом. Матвеев увидел это и рассерженно крикнул Авдееву:
— А ну-ка разгони их всех. И ты иди с ним, — сказал он стоявшему рядом конвоиру из числа солдат отряда особого назначения.
Авдеев с конвоиром кинулись в дом. Вскоре все окна в нем были завешены плотными шторами. Александра Федоровна посмотрела на Матвеева с такой жалостью, словно перед ней был убогий. Матвееву не понравился ее взгляд, и он сказал, отойдя на шаг:
— Ничего, скоро у вас начнется другая жизнь.
И Государыня снова подумала: «Откуда в этих людях столько зла? Что плохого сделали им я и мои дети?»
А Государь в это время разговаривал с кучером, которого угостил папиросой.
— Лошади у меня добрые, батюшка, — говорил кучер, затягиваясь папиросой. — У меня не только ездовые, но и рабочие есть. Скоро пахать начнем. Какая бы власть ни была, а без хлеба не проживешь.
— А семья-то большая? — спросил Государь.
— Семь душ, батюшка. Мы с бабой, да пятеро детей. Сыновья-то уже большие. Без них в хозяйстве не справиться.
— Сколько же у тебя сыновей? — не переставал интересоваться Государь.
— Трое, батюшка. И две девки. Такие красавицы да послушницы, любо-дорого посмотреть. Старшую осенью замуж выдавать буду.
По всему было видно, что человек доволен жизнью и любит своих детей. Государь хотел спросить, как их зовут, но к кучеру неожиданно подскочил Матвеев, лицо которого выглядело особенно озлобленным. Ухватив кучера двумя пальцами за пуговицу кафтана, он отвел его в сторону и зло прошипел в самое ухо:
