Огни фонарей растаяли позади поезда, колеса вагона, миновав стрелки, снова застучали в такт и на пороге купе, со скрипом отодвинув дверь, показалась фигура Петра Гузакова.
— Проехали, — с явным облегчением произнес он и в этот момент в вагоне вспыхнули электрические лампочки.
Яковлев достал часы, открыл циферблат и, посмотрев на него, сказал:
— Уже полночь, Ваше Величество. Не пора ли нам укладываться спать?
— Я бы хотел выкурить папиросу, — ответил Николай.
— Курите здесь, — сказал Яковлев. — В обоих тамбурах полно охраны. Перед сном можем открыть окно и проветрить купе.
Он вышел, оставив Государя одного, закрыл за собой дверь и прошел в соседнее купе, которое освободил для себя Гузаков.
— Куда мы теперь, Василий? — возбужденно спросил Гузаков. Он еще не отошел от нервного напряжения, которое пришлось пережить, на полной скорости проскакивая станцию Тюмень.
— А куда бы хотел ты? — Яковлев, прищурившись, посмотрел ему прямо в глаза.
— Туда, где спокойнее всего, — сказал Гузаков. — Где нет революций. Где поют жаворонки над вспаханным полем. Где на каждой улице встречаются красивые бабы и звенят веселые голоса ребятишек.
— Что-то ты становишься сентиментальным, Петя, — сказал Яковлев. — Неужели стареешь?
— Сколько можно бегать от глупой смерти? Когда-нибудь она все равно настигнет. Не так ли?
— Никто не избежит ее, — Яковлев навалился спиной на дверной косяк и скрестил на груди руки. — Все решится, когда прибудем в Омск.
— Я тебе вот что скажу, — понизив голос, произнес Гузаков. — Остановимся в Иркутске или Чите и попросим Николая снова объявить Россию империей. Пусть хотя бы от Владивостока до Омска. Нам и здесь земли хватит. И будем жить мирно, без революций и экспроприаций. Не отдавать же нам Государя Голощекину.
— Рискованный ты человек, Петя.
— А ты нет?
— Пройди по всему поезду, проверь охрану, — сказал Яковлев. — А я пойду устраиваться на ночлег. Двое суток почти не спим. Завтра у нас будет самый тяжелый день. Представить его боюсь.
Яковлев посторонился, пропуская в коридор Гузакова, задвинул дверь и направился в свое купе. Ему хотелось заглянуть к Александре Федоровне, проверить, как она устроилась, но он посчитал неудобным тревожить ее в такое позднее время. Если бы Государыне что-нибудь потребовалось, охрана известила бы об этом.
В купе, где находился Государь, пахло табачным дымом. Когда в него вошел Яковлев, Николай виновато, почти по-детски, посмотрел на него.
— Не беспокойтесь, Ваше Величество, — мягко сказал Яковлев. — Сейчас я открою окно, купе перед сном все равно надо было проветрить.
Он на вершок опустил окно и сразу почувствовал, как в лицо ударил холодный, свежий воздух. Шторка затрепетала, поднимаясь вверх и открывая черное небо, по которому летели красные искры, вырывающиеся из паровозной трубы. Яковлев достал тюфяки, лежавшие на верхней полке, один положил около Государя, второй расстелил для себя. На той же полке находились простыни и тонкие одеяла. Уфимский боевик Фадеев, отвечавший за подготовку поезда, позаботился о том, чтобы пассажиры ехали в нем с наибольшим комфортом.
Государь сам приготовил себе постель. За те двое суток, что Яковлев находился рядом с ним, он не переставал удивляться нетребовательности монарха. Казалось, Государь, как самый обыкновенный мужик, укрывшись тулупом, мог спать и на деревенском сеновале. Яковлев приписывал это солдатскому воспитанию монарха. По всей видимости, так оно и было. Но в отличие от Яковлева Николай, укладываясь спать, снял с себя верхнюю одежду. Яковлев раздеваться не стал, справедливо полагая, что его среди ночи в любой момент могут поднять с постели.
Когда потушили свет и улеглись каждый на свою полку, Государь спросил:
— Скажите, Василий Васильевич, Омск тоже в руках большевиков?
— Да, — ответил Яковлев.
— А Новониколаевск, Иркутск?
— Там советской власти еще нет.
— Спокойной ночи, — произнес Государь.
— Спокойной ночи, — ответил Яковлев, почувствовав холодок под сердцем.
Оказывается, Государь думал о том же, о чем минуту назад они говорили с Гузаковым. За Омском до самого Тихого океана простиралась территория свободной России. Проскочив туда, можно было открывать новую страницу в истории государства. Но Яковлев до сих пор не хотел думать об этом. И не потому, что был суеверным. Все решит ситуация в Омске. Там они будут только после полудня. Это казалось таким далеким, словно предстояло прожить еще целую жизнь.
Проснулся Яковлев оттого, что остановился поезд. В купе было светло, за окном вагона, о чем-то говоря, бегали люди. Яковлев рывком вскочил с постели, сел, сунул ноги в стоявшие на полу туфли. Государь лежал, закрыв глаза и натянув до подбородка одеяло. Но было видно, что он не спал.
Осторожно открыв дверь, Яковлев вышел в коридор и быстрым шагом направился в тамбур. В нем не было ни одного человека. Охрана стояла на земле у подножки вагона.
— Почему стоим? — спросил Яковлев, неожиданно появившись в дверях.
— Паровоз набирает воду, — ответил охранник, одетый в солдатскую шинель и тяжелую мохнатую папаху. — Сейчас снова поедем.
У вагона показался Гузаков с двумя охранниками. Один из них нес несколько буханок хлеба, как поленья, положив их на руки, другой — полное ведро дымящейся картошки.
— На вокзале купил у бабок, — сказал Гузаков, увидев Яковлева. — Сейчас завтракать будем.
— Кто из поезда был еще на вокзале? — спросил Яковлев.
— Только наши. Тот, кого ты имеешь в виду, сидит, как мышь, в соседнем вагоне.
Паровоз засвистел, и поезд, скрипя и вздрагивая, начал набирать ход. Охранники подсадили на подножку сначала тех, кто бегал на вокзал за провизией, затем заскочили сами. Последним запрыгнул Гузаков.
— Ты посмотри, нет ли у нас отставших, — сказал он Яковлеву, — а я сбегаю в соседний вагон, проверю все ли там на месте.
Яковлев встал на верхнюю ступеньку и, держась за поручень, осмотрел поезд с первого вагона до последнего. Двери всех вагонов были заперты, на соседних путях не было ни одного человека. Он поднялся в тамбур и закрыл дверь. Из соседнего вагона вернулся Гузаков.
— Сидит со своими дружками, играет в карты, — сказал он, проходя мимо Яковлева.
— Никаких вопросов не задавал? — спросил Яковлев.
— Ни одного, — мотнув головой, ответил Гузаков. — Пошли завтракать, пока не остыла картошка.
Они специально не называли вслух имени того, кого имели в виду. Авдеев не должен был знать, что за ним установлена специальная слежка.
Яковлев вернулся в свое купе. Государь, одевшись, сидел за столиком, постель была убрана и лежала на верхней полке. Яковлев свернул свою постель и тоже положил ее на верхнюю полку. В дверях показался Гузаков. В одной руке он держал эмалированную миску с горячей картошкой, в другой — полбуханки хлеба.
— Чай сейчас принесет проводник, — сказал он, ставя миску на столик.
— Приятного аппетита, Ваше Величество, — произнес Яковлев, протягивая руку к картошке. — Александра Федоровна с Марией еще спят. Они позавтракают позже.
Государь взял в руки горячую картофелину, обмакнул ее в соль, отщипнул от ломтя кусочек хлеба. Яковлев раздвинул шторки, чтобы наблюдать проплывающий за окном вагона пейзаж. Он создавал ощущение свободы. Вдоль железной дороги тянулись бесконечные, начинающие уже кое-где зеленеть луга, и голубоватые, просвечивающие насквозь, еще не одетые в листву леса. Государь скользнул взглядом по
