потребовал чтобы тот как завклубом включил его (блатаря) в список для поездки с концертом на женский лагпункт. Помню бледное лицо Д. Аля, который держался мужественно, не вступая с ним в диалог, пока не прибежали ребята из РММ с металлическими прутьями и не обезоружили страстного любителя женского общества. Наш завклубом был спасен…»
В день нашего выступления на женском лагпункте бесконвойники отправлялись туда заранее пешком, для подготовки сцены. Остальных участников привозили под конвоем на двух грузовиках, предоставленных гаражом лесозавода.
К нашему посещению, естественно, готовились и женщины. С особенным волнением те, которые ждали встречи с героем своего эпистолярного романа. Многим из них, как уже было сказано, предстояло его впервые увидеть. Многие из тех, кто не имел такого знакомого, готовились приветить и приголубить любого из наших молодых ребят — артистов, кто сможет во время концерта хоть ненадолго отлучиться. В этих целях «стол и дом» заранее приготавливались во всех отдельных служебных помещениях — в бане, в хлеборезке, в каптерке, в амбулатории, в продларьке… и даже в сушилке, которую работающие в ней женщины в этот день специально не натапливали до положенного градуса.
Современного читателя такая предварительная активность и готовность женщин, возможно, не удивит. А в то время она была непривычной и поначалу казалась неправдоподобной. В отличие от привычного положения, женщины в условиях неволи проявляли себя более похотливыми, чем мужчины.
Гомосексуалисты на мужских лагпунктах встречались в виде исключения. На нашем лагпункте за все четыре года моего пребывания там оказалось всего два представителя этой породы. Зато на любом женском лагпункте было широко распространено лесбиянство. При этом семейные отношения между женскими парами не скрывались, а уголовницами даже афишировались. «Муж» в такой семье именовался — кобёл, «жена» — ковырялка. Отношения между «супругами» соответствовали общепринятым. «Жена» стирала, гладила, шила. «Муж», по возможности, добывал дополнительную шамовку для обоих и выполнял супружеские обязанности. Они должны были удовлетворять супругу в соответствии с утверждением: «Попробуешь пальчика — не захочешь мальчика!» Непременным спутником таких отношений была ревность. Коблы жестоко наказывали своих «жен» за измену. Особенно за измену с мужчиной, что считалось преступлением, подобному измене Родине. Поскольку по окончании концерта в зрительном зале женского лагпункта разрешались на полчаса танцы под наш оркестр, мужчин строго предупреждали: не приглашать танцевать ковырялок. В случае согласия какой-либо из них потанцевать с мужчиной мог произойти скандал. Обычным наказанием изменницы в таких случаях было такое: разгневанный «муж» подбегал во время танца к танцующей паре и надевал на голову изменившей ему «супруги» ведро с фекалиями.
Кстати сказать, сразу отличить в толпе женщин подобную «семейную» пару можно было по внешнему виду. Женщина-кобёл была коротко пострижена под мужчину, ходила в брюках (в те времена нормальные женщины брюк еще не носили), туго обматывала себе грудь полотенцем, стараясь создать впечатление отсутствия у нее грудей. Ковырялка отличала себя более простым способом. Ее обязательной униформой был бант на левой стороне головы. Во время танцев такие супруги танцевали друг с другом.
Надо сказать, что в нашем коллективе, во время пребывания на женском лагпунктке, соблюдалась строжайшая дисциплина. Обеспечивалась она не только страхом перед неизбежным наказанием — лишиться возможности приехать сюда еще раз. Пожалуй, еще сильнее воздействовало на наших артистов чувство взаимной товарищеской выручки. Для того, чтобы одни могли во время концерта на малое время отлучиться без ущерба для программы концерта, — чтобы не задержался и не сорвался ни один номер, — другие должны были их на это время подменять. Разумеется, не в том плане, чтобы плясуны подменяли певцов, а клоун пианиста. Просто все делалось со строгим расчетом. Во-первых, ни на минуту никуда не отлучались бесконвойники. Кроме собственных выступлений, они выполняли все технические и подсобные работы, чтобы предоставить остальным достаточное время для отлучки со сцены. Длительность каждого номера и специально предусмотренные два антракта были строго прохронометрированы на репетициях. Соответственно, каждый участник представления знал точно, когда и на какое время он имеет право отлучиться со сцены. Он точно знал, когда, не просрочив ни одной минуты, он обязан на сцену возвратиться, для того чтобы выступить, если его номер еще предстоял, или, если сам он уже выступал раньше, для того, чтобы отпустить со сцены своего товарища, ожидающего своего «Очередного отпуска».
Женщины хорошо понимали, что прибегавшие к ним в гости артисты были крайне ограничены во времени, и лишними разговорами не затягивали встречи. Так или иначе, ни одного случая срыва какого- либо номера по причине опоздания исполнителей не бывало. Разумеется, на всякий случай у нас всегда была подстраховка. Можно было, например, повторить предыдущее выступление на бис. Можно было выпустить на сцену тех, кто по программе должен был выходить после задерживавшегося номера. Наш неутомимый Михаил Бадиков мог затянуть конферанс. Оркестр всегда мог, что-нибудь сыграть. Словом, приемов подстраховки хватало. Но все проходило гладко.
Интересно отметить, что сама внешняя картина танцев, происходивших в зале после концерта, была для нас, заключенных, как теперь говорят, очень волнительна. Мы впервые за много лет видели зал, заполненный празднично одетыми людьми. Женщины были в красивых «вольных» платьях, взятых по сегодняшнему случаю из камеры хранения. Мужчины тоже в нормальной одежде — не в лагерных куртках из «чертовой кожи», не в рабочих штанах, а в брюках и в пиджаках. Многие, прежде всего наши артисты, в рубашках с галстуком. И никого или почти никого, в ватниках, в кордовых чунях. Сама эта картина создавала иллюзию, будто мы не в зоне, а на «Большой земле», на свободе.
Иллюзии быстро приходил конец. Настают минуты прощания. Кто-то на улице перед вахтой целуется на прощание, кто-то записывает, быть может, домашние координаты своей только что обретенной любимой, кто-то пожимает друг другу руки. Стоит общий довольно громкий гомон. Но вот начинаются поторапливающие окрики надзирателей. Бесконвойники выходят через вахту. Остальные наши артисты — через ворота, за которыми их ждут конвойные, собаки и грузовики.
Пусть тот, у кого при чтении этого описания наших поездок на женский лагпункт возникнет чувство осуждения этих мероприятий за то, что они сопровождались нарушением обычных норм нравственного поведения, знает, что у него были предшественники.
Начальник КВЧ капитан Носова ни в первый, ни следующие разы наших поездок на женский лагпункт не ездила с нами. Видимо, по разным соображениям, которые можно понять, не хотела во время наших приездов там присутствовать.
После первой же нашей туда поездки, она была вызвана к начальнику Политотдела лагеря полковнику Мелькину для объяснений. На столе у полковника, разумеется, уже лежали, написанные оперуполномоченными — нашего и женского лагпунктов описания всей картины нашего пребывания на 15 -м. Скорее всего, еще и приукрашенные.
— Как вы могли допустить такую поездку?! — напустился на Маму Сашу полковник.
— С вашего разрешения.
— Я разрешил провести там концерт с политико-воспитательной целью, по случаю Международного женского дня 8 марта. А там что происходило?!
— Там и был концерт — подарок женщинам к их празднику. Концерт был хороший, женщины были очень благодарны.
— Знаю я, как они благодарили ваших артистов.
— Наверное, по-всякому.
— Вот именно по-всякому! Вам самой надо было там присутствовать и не допускать отлучек заключенных мужского пола из здания столовой, где происходил концерт.
— У меня бы это плохо получалось. Надежнее было бы окружить здание сторожевыми собаками. Это, вероятно, украсило бы картину праздника. Следующий раз так и сделаем.
— Следующего раза не будет! — отрезал полковник Мелькин.
Содержание этого диалога стало вскоре широко известно, благодаря тому, что и сам полковник Мелькин, и капитан Носова со всеми подробностями, хотя и с различным отношением к сути дела, широко пересказывали его сотрудникам Управления лагеря и нашего лагпункта. Вскоре содержание этого диалога
