край отверстия, и в голову Фрэнка пришла шальная мысль: он поворачивается, стреляет в Шепарда и Стоуна, убивает пилотов, а затем отключает все четыре двигателя, чтобы «Лаки Страйк», накренившись, рухнул в море. Как трассирующая пуля! Как самолет, подбитый зенитным огнем, — вниз по дуге всех человеческих амбиций. И никто тогда не узнает, что случилось с ними. Адская бомба погрузится на дно океана. Перестреляв весь экипаж, он мог бы даже воспользоваться парашютом. Кто-нибудь из парней, летевших за ними, увидел бы купол, и его спасли бы катера береговой охраны…
Мысль быстро промелькнула в уме, и Фрэнк, вспоминая о ней, поморщился от отвращения. Хотя какая-то его часть признавала, что это была хорошая возможность. И вполне осуществимая. Она решила бы его проблемы.
— Хочешь кофе? — спросил Мэтьюс.
— Да.
Дженьюэри взял чашку и сделал глоток. Горячий напиток обжигал язык. Тем временем Мэтьюс и Бентон настраивали навигационное оборудование. Записав данные радара, Мэтьюс вытащил линейку. Он провел на карте линии от Окинавы и Иводзимы, постучал пальцем по их пересечению и с усмешкой посмотрел на Фрэнка:
— Современные приборы уничтожили искусство навигации. Я не удивлюсь, если наши конструкторы скоро перестанут проектировать штурманский купол.
Он ткнул большим пальцем в направлении маленькой плексигласовой полусферы над их головами.
— Доброе и славное американское «хочу все знать», — ответил Дженьюэри.
Мэтьюс кивнул. Он измерил двумя пальцами расстояние между Иводзимой и их местоположением. Бентон использовал для этого линейку.
— Выход в заданную точку в пять тридцать пять, — сказал Мэтьюс. — Я прав?
Они должны были встретиться над Иво с двумя сопровождавшими их самолетами.
— По моим данным, в пять пятьдесят, — возразил Бентон.
— Что?! Проверь вычисления! Мы здесь не на буксире плаваем.
— С учетом ветра…
— Ветра? Фрэнк, не хочешь поучаствовать в споре? Какие цифры ставишь на кон?
— Пять тридцать шесть, — охотно отозвался Дженьюэри.
Они засмеялись.
— Видишь? — с довольной улыбкой сказал Мэтьюс. — Он больше доверяет мне.
Дженьюэри вспомнил о своей идее перестрелять экипаж и направить самолет в пучину моря. Он поджал губы, отгоняя прочь подобную мысль. Фрэнк ни за что на свете не стал бы стрелять в этих людей: они были если не друзьями, то товарищами. Их считали одним экипажем. Он не мог причинить им какой- либо вред. Шепард и Стоун поднялись в штурманский отсек. Мэтьюс предложил им кофе.
— Ну что? Ваша штука готова дать япошкам под зад?
Шепард кивнул и отхлебнул напиток. Дженьюэри прошел мимо консоли Хэддока. Еще один провалившийся план. Что же делать? Все приборы бортинженера показывали, что полет проходил нормально. Может, саботаж? Взять и перерезать какой-нибудь провод?
Фитч хмуро взглянул на него и спросил:
— Когда мы будем над Иво?
— Мэтьюс говорит, в пять сорок.
— Лучше бы ему не ошибаться.
Бычара! В мирное время Фитч слонялся бы по бильярдным и устраивал копам проблемы. Но он идеально подходил для войны. Тиббетс выбирал своих людей с умом — во всяком случае, многих из них. Пройдя мимо Хэддока, Дженьюэри еще раз посмотрел на мужчин, собравшихся в штурманском отсеке. Они шутили и пили кофе. И все они походили на Фитча — молодые крутые ребята, способные и бесшабашные. Они радовались незабываемому приключению. Это касалось всех парней 509-й авиационной группы. Несмотря на редкие моменты раздражения и непреодолимого страха, они считали свою службу интересным и веселым периодом жизни. Мысль Фрэнка помчалась вперед, и он увидел их повзрослевшими людьми — полысевшими и растолстевшими ветеранами в деловых костюмах. Да, сейчас они были крутыми, способными и бесшабашными парнями. Но когда пройдут годы, они будут вспоминать о войне с нарастающей ностальгией, как и все, кто вернется с победой домой, не погибнув в сражениях.
В их воспоминаниях каждый год, проведенный на фронте, будет равен десятилетию. Война навсегда останется главным переживанием их жизни — временем, когда история трепетала в их руках и каждый поступок влиял на ход событий; когда мораль была простой и командиры говорили им, что делать. Потом, по прошествии лет, молодые парни повзрослеют. Когда их тела начнут чахнуть, а жизни пойдут по той или иной колее, они неосознанно начнут подталкивать мир к новой войне — все сильнее и сильнее. Где-то внутри себя эти ветераны будут думать, что, как только они воссоздадут мировой конфликт, к ним магическим образом вернется их молодость — что они снова окажутся в том возрасте, в котором встретили прошлую войну. А поскольку к тому времени они будут занимать высокие позиции во властных структурах, им удастся добиться своего. И Дженьюэри понял, что будут новые войны. Он слышал это в смехе Мэтьюса. Он видел это в восторженных лицах ребят.
— Мы над Иво! Сейчас пять тридцать один. Платите денежки. Я выиграл!
Они приготовят для будущих войн десятки мощных бомб — возможно, сотни и тысячи. Воображение Фрэнка рисовало целые эскадрильи самолетов с молодыми экипажами из бесшабашных парней, летящие к Москве или еще куда-нибудь, чтобы взорвать огромные шары из пламени над каждой столицей. Почему бы и нет? Но чем все это завершится? Концом света? Зато старики смогут мечтать о магической молодости. Ведь в логике им не откажешь. От таких мыслей Дженьюэри почувствовал тошноту.
Они пролетали над Иводзимой. Еще три часа до Японии. По рации трещали голоса парней с «Великого танцора» и «Номера 91». Встреча в точке сбора состоялась. Все три самолета взяли курс на северо-запад, к Шикоку, первому японскому острову на их пути. Дженьюэри протиснулся в свой отсек.
— Удачи, Фрэнк! — прокричал ему Мэтьюс.
Гул моторов в носу самолета казался тише и приятнее. Дженьюэри устроился в кресле, подключил шлемофон и склонился вперед, чтобы взглянуть на мир через рифленый плексиглас. Рассвет окрасил небосвод в оттенки розового цвета. Светлый сектор пространства медленно изменялся от бледно-лиловых тонов к голубым — по крохотной доли за минуту Океан внизу казался синей плоскостью, покрытой крапинками пухлых облаков. Небо над головой оставалось куполом, более темным вверху и светлым у горизонта. Фрэнк всегда думал, что в минуты рассвета можно было четко увидеть, насколько огромна земля и как высоко ты летишь над ней. Порой ему казалось, что они находятся в самом верхнем слое атмосферы. Он видел, каким тонким выглядел край неба — просто кожицей воздуха. Но даже если они поднимались выше, земля по-прежнему тянулась бесконечно в каждом направлении. Кофе согрел его, и Фрэнк начал потеть. Солнечный свет сверкнул на плексигласе. На часах было шесть. Синий океан внизу и полусферу неба разделяла стойка бомбоприцела. Наушники вновь затрещали. Он услышал отчеты, поступавшие от разведчиков погоды. Те как раз пролетали над целями. Кокура, Нагасаки, Хиросима — над каждым городом ноль целых шесть десятых облачного покрытия. А что, если миссию отменят из-за плохой погоды?
— Нас в основном интересует Хиросима, — передал по рации Фитч.
С ожившей надеждой Фрэнк осмотрел поля миниатюрных облаков. Рюкзак с парашютом съехал на сиденье. Поправив его, он представил, как надевает парашют, крадется к центральному люку под отсеком штурмана, открывает запоры… Он мог бы покинуть самолет еще до того, как кто-нибудь заметит его бегство. И пусть они сами сбрасывают бомбу. Это будет не его вина. Он начнет спускаться, словно пух одуванчика. Холодный ветер будет посвистывать в стропах. Шелковый купол раскинется над ним, как миниатюрное небо, его приватный мир.
Перед ним мелькнуло черное безглазое лицо. Дженьюэри содрогнулся. Неужели его кошмар мог вернуться в любую минуту? Если он спрыгнет с парашютом, ничего не изменится. Бомба все равно упадет. А вот будет ли он чувствовать себя лучше, плавая во Внутреннем Японском море? «Да!» — кричала одна его часть. «Возможно…» — уступала другая, а остальные видели безглазое лицо…
В наушниках раздался треск. Послышался голос Шепарда:
— Лейтенант Стоун активировал взрывное устройство, и теперь я могу рассказать вам о грузе,
