А. В. Амфитеатров
Вербы на Западе
Народ французский освятил Вербное воскресенье нежным и красивым именем «Цветочной Пасхи», — Paques-fleuries. Это — праздник первой весны. Церкви и дома благоухают цветами; всюду — букеты из маргариток, скромного лугового цветка, одноимённого, по-французски, приближающемуся празднику праздников (Paquerette). В сёлах, ещё не вовсе растлённых «концом века», крестьяне в праздничных одеждах посещают кладбища, где спят их отцы святят над их могилами вербы и, возвратясь с погоста, набожно укрепляют священные ветви над кроватью, между образками Спасителя и Божьей Матери. В Париже, накануне Вербного воскресения, пристань св. Николая в Лувре ещё недавно бывала завалена горами зелени, сплавляемой в столицу на судах по Сене. Несмотря на обильный привоз, зелень раскупали нарасхват, в несколько часов. Весь Париж зеленел: паперти, перекрёстки улиц, фонтаны, окна магазинов; у мужчин — ветки зелени в петлицах, у дам — букеты у пояса; кучера украшали зелёными султанами головы своих лошадей, водовозы оплетали травяными гирляндами свои бочки. Amedee de Ponthieu, автор интересной книги «Les Fetes legendaires», характеризует Вербное воскресенье в Париже шестидесятых годов словами: «Атеисты, деисты, добрые католики и даже животные все справляют на свой лад праздник в честь грядущего во славе Бога — в честь воскресшей весны».
Празднование Вербного воскресения началось на Западе не ранее VI века по Р. Х., т. е. с распространением христианства на галльский, германский и славянский север, в недавнем язычестве своём привычный к празднествам весны, возрождающей столь дорогую сердцу дикаря растительность леса и степи. В странах католических Вербное воскресение носит название «праздника пальм» — le dimanche des palmes, в воспоминание пальм, которые, девятнадцать веков тому назад, жители Иерусалима повергали под копыта осляти, привёзшего к ним Господа Христа. В северных округах Франции пальмы заменяются, как и у нас, вербою или, ещё чаще, буксом — деревцом из породы молочайных, вечно зелёным, и зиму, и лето. Buxus sempervirens, определил его Линней. Почему он всегда зелен, — о том есть легенда.
«Когда Иисус, на кресте, испустил последний вздох, вся природа омрачилась, весь мир содрогнулся. Кровавые облака затмили солнце. Заблистали пламенные зигзаги синей молнии. Пропасти разверзлись. Люди, животные, птицы, в страхе прятались по дебрям и трущобам. Ни одна стрекоза не пела, ни один кузнечик не трещал, ни одна муха не жужжала. Мёртвое молчание давило всю природу. Только деревья, кусты и цветы шептались между собою.
И сказала пиния пустыни Дамасской:
— Он умер. Отныне, в знак траура, я навеки оденусь в тёмную хвою и буду расти, как отшельница, в степях, далёких от жилищ человеческих.
Сказала вавилонская ива:
— Он умер! Ветви мои! склонитесь, в знак печали, к водам Евфрата. Каждою зарю я буду плакать о Нём слёзною росою.
Сказала виноградная лоза улыбающегося Сорренто:
— Он умер. В знак горя, я стану теперь приносить гроздья, чёрные, как уголь, а вино, выжатое из моих плодов, получит название слёз Христовых[1].
Кипарис с горы Кармила сказал:
— Он умер. В свидетельство скорби, я сделаюсь деревом кладбищ, хранителем всех смертных горестей.
Тис, и прежде тёмный, почернел ещё более и сказал:
— Он умер. В знак тоски по Нем, я тоже посвящаю себя гробам и могилам. Горе пчеле, которая коснётся моих отравленных скорбью цветов: она умрёт. Горе птице, которая сядет на мои ветви: она умрёт. Горе человеку, который дышит моими испарениями: он умрёт.[2]
Ирис сказал:
— Он умер. С этого дня я покрою свою золотую чашечку фиолетовым крепом.
Повилика сказала:
— Он умер. В память Его я стану каждый вечер закрывать свой душистый венчик и открывать его только по утру, весь полный ночными слезами.
Так плакались все растения. Дубы роняли жёлуди, фруктовые деревья — плоды, платан растерзал на себе свою красивую кору. Скорбели все — от мощного ливанского кедра до подснежника в роще, до анютиных глазок в поле. Только тополь, суровый и надменный, не принял участия в общем горе. Он говорил:
— Что мне до Него? Он умер за грешных, — я безгрешен. Смерть Его меня не касается!
Слова тополя услыхал ангел, улетавший на небо, с золотою чашею, полною божественной крови, собранной на Голгофе. В наказание безжалостному дереву, он брызнул кровью на корни его и повелел:
— Ты не делишь горя всей природы — не делить же тебе и её радостей! В тёплые летние дни, когда все остальные деревья будут мирно дремать под солнечными лучами, ты один будешь зябнуть и дрожать от корня до макушки; люди презрят тебя и станут с этих пор звать не тополем, но осиною [3].
Букс рос в кавказском ущелье. Тяжкий вздох умирающего Бога долетел к нему с Голгофы и оледенил ужасом его сердцевину. Листья его потемнели, ветки стали корявыми и переплелись между собою, словно ища помощи и защиты друг у друга. В свою очередь, он произнёс обет:
— Я буду вечно оплакивать Иисуса. В знак скорби, я хочу произрастать только в бесплодных каменистых горах; осенять могилы моими вечными зелёными ветвями, как символ вечной скорби; служить кропильницею для святой воды, когда ею орошают гробы усопших».
По другой легенде, Исаак, Вечный жид, проходя горами Кавказа, коснулся вечнозелёного букса. От прикосновения проклятой руки листья деревца, в ужасе, свернулись и скоробились. Жид сделал себе из букса — «железного дерева» — неизносимый посох, опираясь на который бродит он по свету, повинуясь таинственному велению:
— Иди! иди! иди!
В некоторых округах народное суеверие приписывало листьям букса большую мистическую силу; в других, например, в Франш-Конте, их считают, наоборот, вредными и проклятыми. В горах Юры есть предание, видоизменяющее пресловутую легенду о «Дикой охоте» тем, что место дикого охотника занимает в нём царь Ирод. Одному паромщику на Конде случилось якобы однажды перевести этого горемычного государя, вместе с несметною его собачьей сворою, через реку. Ирод расплатился с паромщиком золотом; но когда парень вздумал пересчитать монеты, не нашёл в кармане ничего, кроме листьев букса.
В Провансе вербами служат мирт, лавр, маслина, на Юре — бук; в Испании и Италии — пальмы.
На славянском Западе — у чехов, у галичан — обычай освящения верб тот же, что и у нас. Священная верба считается целебным средством от разных болезней; в её отваре купают детей; против лихорадки рекомендуется съесть девять распуколок с свячёной вербы; от переполоха — надо вбить в стену вербовый колышек, и испуг не будет иметь вредных последствий; вербою отбиваются от водяного, от вампиров; верба спасает поля от града, мышей и кротов, а дома — от пожара; если бросить вербу против ветра, она укрощает бурю; чтобы домашний скот был здоров, его выгоняют на первый подножный корм освящённою вербою; чехи кормят ею коров, чтобы у них не портилось молоко, клады, по богемскому поверью, тоже открываются лишь при помощи свячёной вербы. В Малороссии верят, что кто пойдёт к заутрене под Светлый день с свячёною вербою и станет смотреть сквозь ветки вербы на собравшийся народ, тому обнаружатся колдуны и ведьмы околотка, потому что все покажутся стоящими, как следует, а они — головами в низ, а ногами вверх. Чтобы увидать ведьму, чехи советуют в Великую субботу зажечь в печи освящённую вербу: сейчас же явится баба и станет просить огонька взаймы. То и есть ведьма.
Любопытно, что, подобно буксу у народов романских, верба у западных славян дерево — то благословенное, то проклятое. Галицкое поверье объясняет, что
