Коэн с интересом смотрел на девочку. Насколько он знал, это был первый случай, когда Занни решила кого-то защитить. Любопытно, чем это ей так понравился Майк? Или дело в том, что именно он ее нашел? А может, и вправду, как подозревал Коэн, в комнате Майка она тогда оказалась не случайно… Но ведь тщательнейшая проверка, проведенная после бойни на озере Сент-Этьен, не выявила никакой связи между Майком Касслером и семейством псевдо-Дюроков.
Коэну позвонили отсюда, из этого же участка, сразу же после звонка Занни и сообщили, что, возможно, задержан маньяк, который уже дважды нападал на малолетних. Коэн был бы только рад, если бы так оно и оказалось, — этот маньяк портил ему жизнь уже второй месяц. Но, предупрежденный звонком Занни, инспектор был почти наверняка уверен, что вся эта история лишь недоразумение.
Майка Касслера Коэн знал хорошо — никто чаще не умудрялся влипать в разные неприятности. В этом смысле Майк был своего рода феноменом. Вероятно, и в случае с Занни Шевальер сыграла роль его потрясающая невезучесть. Следовало, конечно, проверить его алиби на те два вечера, когда злодействовал маньяк, но инспектор был заранее уверен, что алиби у Майка есть — ведь он практически всегда околачивался в людных местах. Старшего инспектора Коэна интересовало другое.
Он взял Занни за руку и отвел в сторонку.
— Занни, — мягко сказал он, убедившись, что никто их не слышит, — то, что произошло сегодня… это как-то связано с тем, что случилось на озере Сент-Этьен?
— Никак, — отрезала Занни. Коэну даже показалось, что она слегка удивилась. — Что это вам в голову пришло?
Коэн помолчал.
— Ладно, — проговорил он. — Уже поздно, все устали. Отправляйся-ка ты спать.
Почему-то ему казалось, что Занни будет возражать. Но девочка лишь покладисто кивнула. Сестра Жанна крепко взяла ее за руку, Занни сказала в пространство «до свидания» и покорно последовала за монахиней к машине.
Коэн смотрел им вслед, пока они не отъехали, потом обернулся к сержанту:
— Вы что, всерьез намерены выдвинуть обвинение против Кушлера?
— Старая дура! — с чувством ответил тот.
…Ночи не было.
То есть не было никакой ночной тьмы. Вокруг были разлиты аметистовые сумерки; они, как клюквенное желе, налипли на город, глушили огни фонарей…
Гроза уходила на северо-восток; не было уже слышно раскатов грома, но зарницы еще временами блистали, освещая темные бока туч…
И где-то в этих тучах таилась страшная опасность. Гроза уходила — и вместе с грозой уходили силы.
Она висела над пропастью, вцепившись обеими руками в какой-то ржавый крюк, торчащий из кирпичной стены. Сил уже почти не оставалось, а воздух, еще недавно казавшийся плотным и надежным, как вода, с каждым мгновением становился все менее осязаемым, превращаясь в пустоту. Он уже не удерживал наливающееся свинцом тело, и когда онемевшие пальцы разожмутся, она просто соскользнет вдоль стены — и разобьется.
Она отчаянно заскребла босыми ногами по шершавой стене. Никакой опоры не было, хотя, когда она висела, вытянувшись в полный рост, ей казалось, что самыми кончиками пальцев она касается какого-то выступа. Скосив, насколько возможно, глаза, она увидела черный провал и только потом — узенький, в полкирпича, карниз. Будь она чуть повыше ростом, будь у нее руки чуть длиннее, она могла бы встать на этот карниз, чтобы руки хоть чуть-чуть отдохнули. Тогда можно было бы попробовать добраться до окна.
Оно было совсем рядом, метрах в двух, но сейчас куда ближе была пропасть под ногами.
Она наконец решилась и усилием воли заставила правую руку отпустить крюк. На мгновение показалось, что левая не выдержит, порвется кожа, мышцы, хрустнет тонкая кость или разойдется локтевой сустав, но вдруг ощутила правой ногой опору, и левой руке стало намного легче. Пальцы правой зашарили по стене, нащупали какую-то щель, где выкрошился цемент, и некоторое время она стояла так, отдыхая, прижимаясь щекой к шершавой стене, через минуту-другую, уцепившись правой рукой за кирпич, рискнула отпустить крюк.
Движение чуть не отбросило ее в темный провал…
Каким-то чудом ей удалось восстановить равновесие, обе ноги теперь стояли на прочной опоре. Но вот рукам по-прежнему было худо — приходилось цепляться за малейшие неровности стены.
Со стороны она, наверное, напоминала большую птицу, врезавшуюся с лету в этот старый дом, но почему-то не рухнувшую вниз, а так и прилепившуюся к стене на собственной крови, раскинув бесполезные уже крылья.
Пыль на карнизе после дождя превратилась в грязь, мелкая каменная крошка больно колола босые ступни.
Она вдруг обнаружила, что не стоит, а мелкими шажками продвигается к окну.
Окно приближалось, но тут обнаружилась еще одна проблема: подоконник был ниже карниза. Ненамного, но перебраться с карниза в оконный проем будет неудобно.
Остановившись у проема, она как могла уцепилась руками, а правую ногу медленно отвела от стены и резко пнула по тому месту, где смыкались оконные створки. Ей сперва даже в голову не пришло, что окно может открываться наружу — тогда пришлось бы как-то разбивать стекло. Она умоляла окно, чтобы оно открывалось внутрь, и уже поверила, что так оно и есть, потому что ни во что другое верить уже не было сил.
Ударила она не так уж сильно, но в окне что-то хрупнуло и створки подались.
Она ударила еще раз.
Окно открылось.
…Как она сползла вниз, как оказалась в темной комнате — этого она не запомнила и никогда уже не узнает.
Зато она отлично помнила, как метнулась к двери.
Та оказалась заперта.
Она давила на дверь ладонями, лицом, всем телом, бессмысленно билась в нее, как мошка о стекло, пока ее не окатила волна ужаса: там, за дверью послышались мерные шаги — кто-то неспешно поднимался по лестнице.
Спрятаться, спрятаться, спрятаться! — билась в голове единственная мысль.
Она рванула на себя дверцы шкафа — но огромный шкаф был практически пуст, и залезать в него было все равно что просто выйти в другую комнату, совсем пустую, где и укрыться-то негде.
Она в отчаянии огляделась. На глаза попалась низкая кровать. Она кинулась к ней, приподняла свисающий край покрывала. Щель была слишком узкой, но ничего другого уже не оставалось — ключ уже царапал по замку. Дверь начала открываться.
Наполовину втиснувшаяся под кровать, она последним, судорожным движением подтянула ноги и замерла.
В хрупкой, звенящей тишине послышались шаги…
Занни открыла глаза и оторвала голову от подушки. Комната была незнакома — так показалось с первого взгляда. Это была комната сестры Жанны; раньше Занни только заглядывала сюда. Ночью, когда они вернулись в приют, сестра Жанна, не желая беспокоить воспитанниц, отвела Занни не в спальню, а к себе. Она была добрая. Старая добрая курица.
Занни посмотрела на часы, мирно тикавшие на старомодном комоде, — одиннадцатый час. Похоже, на сегодняшний день ее освободили от обычного распорядка. Жаль. Лучше бы, как и всех остальных, ее подняли в семь утра — может, тогда не пришлось бы еще раз переживать этот кошмар. Занни знала, что это не столько сон, сколько воспоминание. Раньше оно мучило ее каждую ночь, но со временем приходило