разыскать Наследника своими способами; Бог даст, не найдет.
Менкар, после своего появления несколько дней поскучав в Ласерте, опять стал просить у князя разрешения отлучиться.
– Снова на Плато? – спросил князь.
– Нет, – качнул головой Менкар. – Хочу попутешествовать по Отмелям. Я тут договорился, меня берут матросом на нефтяной плот.
– Матросом? – вскинул брови Акубенс. – Вы же офицер! Может, еще грядки полоть вздумаете?
– Полоть не пробовал, – ответил Менкар, – а вот косу в руках держать умею.
– Перестаньте, полковник, – сказал Сабик. – Здесь на такие вещи смотрят проще. – И разрешил: – Вы, поручик, вольны располагать собой как вам угодно.
Акубенс внял увещеванию князя и до такой степени «перестал», что даже отложил свою головоломку и пошел проводить Менкара; не из сентиментальности и не от нечего делать, а из любопытства – взглянуть, что за штука такая этот нефтяной плот.
И взглянул: несколько толстых длинных колбас из многослойного морского шелка, а внутри – нефть, или минеральное масло, как привыкли говорить на Плато; поверх этих немудреных поплавков – настил из слоенки, на нем – шалашик и невесть на чем держащийся прямой парус.
– Ну как, полковник? – поинтересовался Сабик, оторвавшись от книги, когда Акубенс вернулся домой. Тот даже отвечать не стал; на его лице было написано глубокое отвращение.
Так они и проводили дни: Сабик читал, пытаясь постичь премудрости жизни таласар через «живое слово», полковник маялся бездельем и своей головоломкой, капитан Гиеди рисовал бабочек и обзывал это занятиями энтомологией, а прочие молодые офицеры то и дело совершали экскурсии по окрестностям и тратили свои фунты на маленькие радости молодости – осваиваясь, как они это называли, с обстановкой. Пару раз, когда он приезжал с архипелага по делам или на отдых, отшельников навещал Батен Кайтос, пытался как-то скрасить их невольное затворничество разговорами и всячески, своим примером в основном, демонстрировал, что и бывшим имперцам вполне можно жить и даже в определенной мере процветать в таласском обществе. Сабик все это прекрасно понимал, но никак не мог найти в себе сил заняться чем-то конкретным, а вот молодым людям пример бывшего соотечественника показался заразительным – кое-кто из них стал подыскивать себе место.
И однажды, вскоре после отъезда Менкара, из одной такой поездки в Искос князю привезли письмо.
Сабик с недоумением повертел в руках конверт. Конверт не имел золотой полоски на левом поле, какой отмечалась корреспонденция княгини Сагитты. Он взял со стола нож для бумаг, поддел печать, на которой был оттиск незнакомого герба, вскрыл конверт и прежде всего глянул на подпись.
– Однако!.. – воскликнул он с еще большим удивлением.
Он обратился к началу письма, с глубоким вниманием прочел, пожал плечами и прочел еще раз. Потом подозвал поручика Заниаха и велел принести письменные принадлежности. Акубенс отложил головоломку, которую терзал третий день, и посмотрел на князя:
– Позволите быть вашим секретарем?
Сабик разрешил. Акубенс взял перо, опробовал его, пододвинул чернильницу, положил перед собой лист бумаги и выжидательно замер, готовый писать.
Сабик помедлил секунду, еще раз взглянул на подпись в полученном письме и, наконец решившись, проговорил:
– «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и супруге его Ахеа Аойде…»
Акубенс отнял от бумаги перо и поднял глаза на князя:
– Не можете же вы, ваше высочество…
– Оказывается, могу, – задумчиво ответствовал князь. – Вы пишите, полковник, пишите. Итак… «Их сиятельствам князю Абраксасу Ахеа и княгине Аойде Муните князь Шератан Сабик шлет наилучшие пожелания. Целую руку прекрасной княгине…»
– Так такие письма не пишут, – проворчал Акубенс.
– Ну и ладно, – пожал плечами Сабик. – Не понравится им мое письмо, так что ж?
– Не следует забывать, что он все-таки колдун, – заметил Акубенс осторожно.
– А вот у меня есть подозрение, что никакой он вовсе не колдун, – сказал Сабик, помахав письмом.
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
АОЙДА И АБРАКСАС
Они шли туда по страшной, отполированной до металлического блеска плоскости при свете дня, закрывая лица от мучительного здесь солнца черными вуалями. На закате люди в серебристых плащах ставили большой шатер, явно используя при этом колдовство, потому что все они шли, экономя силы, с пустыми руками. Абраксас запрещал Аойде смотреть, как на черной зеркальной глади появляется шатер, он и сам отворачивался, каменея лицом; Аойда не сразу заметила, что с каждым ночлегом людей в серебристых плащах становится все меньше. Ей стало ясно, что каждая ночь в безопасности покупается здесь ценою жизни одного из серебристых, но она так уставала за день, что ни говорить, ни думать об этом, когда наступала темнота, у нее не хватало сил и не было желания.
Пройт шел с ними – молчаливый, мрачный, но не отстающий ни на шаг. Аойда полагала, что Абраксас мог бы приказать серебристым избавиться от него, но Абраксас смотрел сквозь Пройта невидящими глазами и просто не замечал его. Пройт входил с ними вечером в шатер, ел в сторонке и в сторонке же ложился спать, всегда отворачиваясь, а утром выходил, так и не проронив ни слова. Серебристый плащ он бросил давно, решив, вероятно, что сейчас плащ является для него большей опасностью, чем враждебная пустыня, окружающая их.
Возможно, что он был и прав, думала Аойда. Она не знала, где и как он им завладел, и боялась думать об этом, но с тех пор, как Аойда увидела его в серебристом плаще, он очень переменился. Плащ, возможно,
