смотрит на меня, подняв брови.
– Угу, – кивает он и оборачивается куда-то в темноту. – Скоренько, говоришь? А скоро только мыши плодятся. И почему я не удивлен? Как ты думаешь, Чернокрылый?
Тьма расступается завесой, рождая силуэт божества. Патина древней бронзы лепит надменное неподвижно-неистовое лицо. Черные глаза нетопырями летят ко мне (эй, мрак, отступись, эта тьма – не просто тьма, это обратная сторона пламени). И снова – проникновение. Туда, в застывшие мои недра скользнула – не змея, нет – струйка расплавленного металла. Пламя узким ланцетом разъяло меня – на меня и не меня. И еще раз не на меня. И, рассмотрев, сомкнуло наши опаленные края, объединив в прежнее целое. Больно, но аккуратно. Заражения не будет.
– Дракон побеждает, – глухо говорит Вран, и голос его вместо воздуха заполняет собою пространство.
Пустота радуется, пустота катает в ладонях тихий громовый раскат: когда еще ей доведется наполнить себя ни стоном каким-нибудь, ни кашлем, не бормотанием – благородным звуком истинной речи!
– Дракон побеждает, а малыш не замечает этого. У него нет шансов.
– Есть, – возразил невзрачный Амаргин. – Вот он валяется в воде, его шанс.
– Ты хочешь одной стрелой поразить двух зайцев, друг мой.
– Я присматриваю за ними, – сказал Амаргин. – Я присматриваю.
Глава 9
Золотая свирель
На этот раз я вытащила Кукушонка из мертвого озера до того, как он потерял сознание. Однако, он еще некоторое время сидел на бережку в жилой пещерке, весь синюшный от удушья, трясясь и клацая зубами. Я накинула ему на плечи одеяло.
– Отвези меня в город, – попросила я.
– Что? А… да. – Пауза. – Давай огонь разведем?
– Зачем? Пойдем наружу. Солнце уже встало, сейчас согреемся. А еды все равно нет, незачем плавник зазря жечь… Шевелись, Ратер, мне тоже холодно. И я есть хочу. Ты, небось, позавтракал?
– Не-а. До свету сбежал, пока все спали. Чтобы кухарить не приставили.
– Ну и нечего тогда рассиживаться. Пойдем!
Я достала свирельку и махнула парню, чтобы не зевал.
Звонкая музыкальная фраза косо прорвала каменную кожу, выворотила клочья багряного гранитного мяса. Сквозь прореху тут же ввалился янтарно-розовый сноп низких утренних лучей, весь в блестках кварцевых пылинок. Мы проскочили в щель. Ратер обернулся – но скала уже выглядела монолитом, без трещин и щербин.
– Ишь ты, ешкин кот… Слышь, Леста, давно спросить хотел, что это у тебя за дудочка такая?
– Сам ты дудочка. Это свирель.
– Дай взглянуть!
Я показала ему свое сокровище – издали, на ладони. Он сунулся было ее цапнуть.
– Руки убери! – гаркнула я.
– Так я только глянуть…
– Убери руки.
– Ну ладно, ладно… – Кукушонок склонился, сцепив руки за спиной. – Золотая! – восхитился он. – Красотищщща!. Резная вся. – Поднял на меня подозрительно замаслившиеся глаза. – Волшебная, да?
– Да.
– И ежели бы я в нее… это, подудел… скала бы тоже отворилась?
– Не знаю.
Я собралась убрать свирельку в кошель, но Кукушонок взмолился:
– Погоди… Дай еще погляжу. Здесь какие-то веточки еловые вырезаны… Это че?
– Это письмена. Простым смертным их читать не следует.
Когда я задала подобный вопрос Ирису, он улыбнулся и неопределенно пошевелил пальцами – '
– Это магическое заклинание?
– Не знаю, – смягчилась я.
Амаргин, которого я в свое время пытала тем же вопросом, меня разочаровал. Повертев свирельку, он заявил, что таинственная надпись означает «На добрую память» и ничего более. Разумеется, говорить об этом Кукушонку я не стала.
– А ты умеешь играть на свирели или она сама играет?
– Немного умею. Совсем чуть-чуть.
– Значит, она не сама?
– Нет, это я играю.
– Я помню мелодию: трам, пам-пам, па-ам, пам-пам пам-парам! А сыграй что-нибудь другое. Скала откроется?
Мне самой стало любопытно. Я приставила свирельку к губам, пробежалась пальцами по дырочкам, извлекая несвязную россыпь звуков.
Скала не шелохнулась.
Я с ходу подобрала несколько тактов из недавно слышанной «Не летай, голубка, в горы…»
Скала стояла монолитом.
Ну что ж, теперь безотказный « трам, пам-пам, па-ам, пам-пам»… До, ре, ре диез. Фа, соль, соль диез. Фа, соль, фа…
Скала треснула в основании, с жестяным шорохом раздвинула вертикальный черный зев. Узкая изломанная щель взлетела вверх, продержалась пару мгновений, затем судорожно захлопнулась, пустив голодную слюну струйкой песка.
Кукушонок восхищенно вздохнул.
– С ума сойти… Слышь, а может дело в мелодии, а не в свирели?
– Что?
– Ну, я смекаю, на любой свирели можно сыграть этот «трам, пам, пам…» Скала все равно откроется. Главное, чтобы музыка верная была. Ну, это как пароль, понимаешь? Тебя спрашивают: «Кто идет?» А ты: «Красный лев!» или «Храбрый орел!» – «Проходи!»
– Чушь.
Мне не понравилась эта мысль и я нахмурилась. Выдумывает ерунду, сопляк малолетний.
– Нет, – твердо заявила я. – Дело именно в свирели. Нужно играть именно эту музыкальную фразу именно на этой свирели.
– И именно тебе? – Ратер жадно улыбнулся.
– Именно мне.
– Давай проверим.
Он протянул руку, я отступила.
– Не желаю ничего проверять! Это моя свирелька! Моя! Слышишь?!
– Твоя, твоя, чего ты так орешь… Я не собираюсь ее у тебя отбирать, я просто проверить хотел…
– Не желаю даже разговаривать об этом!
Он пожал плечами и надулся.
– Ты сдвинулась на этой свирели, что ли? Нужна она мне больно, свирель твоя…
Повернулся и зашагал по узкой тропинке к южной оконечности островка, где в камнях спрятал лодку. Я поплелась за ним, сжимая свирель в ладони.
Мне стало неловко, что я обидела Кукушонка. Скорее всего, никаких задних мыслей у парня не было, а было только любопытство и его неуемная тяга ко всему волшебному. Но отдать сокровище в чужие руки? Даже на несколько мгновений? Отдать этот обрезок тростника, украшенный полосками, зигзагами и «еловыми веточками», а потом превращенный у меня на глазах в холодное лунное золото? Этот сквозной, открытый всем ветрам футляр, хранящий теплое дыхание существа настолько чудесного, что я даже вспоминать о нем не могу без мгновенной остановки сердца?
Нет. Пусть сочтет меня чудачкой… мне все равно, что обо мне думает этот рыжий парень. Я вот тоже
