– Нашел. И че? – спросил я.
– Как думаешь, кто по ней ходит?
– Пока мы с тобой, – хохотнул я.
Она засмеялась, я тоже. Хеппи-энд!!! Точнее, зе хеппенд. Англосаксы – народ-позитифф. Спрашивают, что случилось, заранее намекая на счастливый конец. Или неохота слушать чужое нытье?
Все должно было пойти по-прежнему, но почему-то мне все время не по себе. Я засыпаю, и мне снятся дурацкие сны. Я парю в открытом космосе без гермошлема и вижу перед собой четыре галактических глаза, они вращаются с бешеной скоростью и уносятся черт-те куда. Глаза с виду одинаковые, но я знаю, что это не так. У меня миссия – найти между ними разницу, а я не могу. Я каждую ночь слышу занудный манок – где кроется истина? И выхожу как зомби в черный космический вакуум, где нет ни капли солнечного дождя. Я ищу галактические глаза, а они улетают все дальше и дальше, чтобы затеряться в открытом космосе под музыку «Dire Straits». Короче, миссия невыполнима. Блин!
Лиза
Мишке досталась от дяди коллекция винила и проигрыватель «Вега» с двумя колонками. Они пылились на шкафу до поры до времени, пока Мишка не засунул туда свой нос. Он засунул туда свой нос и подсел на «Dire Straits». С утра до вечера обволакивающий, вкрадчивый тембр Марка Нопфлера. Раз за разом частное расследование по замкнутому кругу черного винила. И Мишка, сидящий на диване с поджатыми ногами. Глаза закрыты, колени под подбородком, голени туго спеленуты руками. Ночь напролет. Без света.
– Что там такого? – спросила я.
Он открыл глаза, его невидящий взгляд проскользнул сквозь меня тихой двухголовой змейкой. Я ждала, он молчал.
– Там не бывает дождя, – наконец ответил он.
– Где?
– В местах, где надо искать истину.
Я представила великую сушь. Ни единого деревца, ни крошечного кустика. Валуны, мелкие камни, выжженная, красная земля, упертая в прожаренное солнцем красное небо. И тихие двухголовые змейки, тянущие самих себя в разные стороны. Как Тянитолкай. Бац! Солнечный удар в чешуйчатую кожицу, змейки сцепились головками и покатились раскаленными свернутыми кольцами. Шурш-шурш-шурш. Прямо к солнечной призме, в которой кроется истина.
– Ты ищешь истину в музыке Нопфлера?
– Нет, – нехотя ответил он. – Там ее быть не может. Просто для каждого свой манок.
– Какой еще манок? Расскажи, – попросила я.
– Потом.
Он закрыл глаза и ушел туда, где нет дождя. Я потопталась и ушла. Гравий шуршал мне след в след, как тихие шаги в «Private investigations» Нопфлера. Я заснула под тихий шорох гравия, вывезенного из мест, где никогда не бывает дождя. Но всегда есть ночное, предгрозовое небо, разорванное тысячевольтным разрядом телеграфного провода.
– Хочешь быть со мной? – шепнула тайна.
Я не промолвила ни словечка, даже не кивнула. Струсила. Прямо во сне. И моя тайна ушла, а я не узнала, какая она. И поняла, что упустила что-то очень важное.
Теперь я думаю о Сашке, а вижу Мишку. Начинаю думать о Мишке, а вижу Сашку. У меня в голове каша, и я не знаю, как быть. Мне позвонил Сашка и стал что-то мямлить.
– Короче, – сказала я.
– Мы с тобой больше не увидимся, – ответил он. Как в кино!
Мне стало смешно. Я уже не плачу, я думаю о лунной дороге, которая начинается и кончается там, где никого нет. Тайна дороги в том, что она не достроена. Значит, по ней не дойти? Как искать свою тайну?
Я решила дождаться Мишку во дворе, чтобы поговорить. И отыскала дорожку, которая никуда не вела. Она набухла мокрой глиной и стала скользкой, как лед. Я дошла по ней до грязного снега, развернулась назад и пошла к грязному снегу, туда, где кончалась дорожка.
– Лиза!
Я оглянулась и увидела Мишкиного папу. Он шел по дорожке из глины, которая теперь вела ко мне.
– Здравствуй! – Он улыбнулся, и глазные морщинки прыгнули вверх.
– Привет! – Я улыбнулась в ответ, и мои глазные морщинки тоже скакнули вверх.
– Гуляешь? – спросил он.
– Вроде того.
– Посидим? – он кивнул на скамейку.
– Посидим, – удивилась я.
Мишкин папа, оказывается, тоже маялся от безделья. Зачем ему я? Но мне вдруг стало приятно, и я улыбнулась опять.
– У тебя мамина улыбка, – сказал он.
– Ага. – Я села на скамейку вместе с ним. – Я яблоко от маминой яблони.
Он рассмеялся и замолчал. Он молчал, я не знала, о чем говорить, и потому сказала:
– А Мишка от вашей.
– Вроде того, – он улыбнулся. – Такой же хулиган, как и я.
– Вы хулиган? – засмеялась я.
– Был, – поправился он. – В школе. Потом все вырастают и становятся…
– Нудными, – подсказала я. – Ведь все тайны уже разгаданы. Жить становится неинтересно.
– Нудными? Можно сказать и так. А вот тайны никуда не деваются.
– У вас тоже есть тайна? – поразилась я.
Мишкин папа симпатичный, но он обычный взрослый в правильном пальто, костюме и галстуке. С портфелем!
– Кажется, да. – Он отвернулся. Короткий ворс на его черном пальто заблестел синим на солнце.
– Вы ее ищете? Вашу тайну? – Меня охватило неудержимое любопытство. Может, он что-то знает, чего не знаю я.
– Нет, – медленно ответил он. – Я ее нашел.
– А если я тоже хочу узнать свою тайну? Где и как ее искать? – Я засмеялась, потому что смутилась. Вопрос прозвучал глупо.
– Совсем не там, где ты думаешь. Или она сама тебя найдет. – Он тоже улыбнулся, но глазные морщинки остались внизу. Я впервые видела, чтобы человек улыбался только губами. Это было неприятно, будто тебе врут.
– Я вас не понимаю. – Я отвернулась в сторону дорожки, которая никуда не вела. Мокрая глина светилась красным в лучах заходящего солнца.
– Не понимаешь?
И он рассказал мне о рыцарском ордене ассасинов[6]. О воинах ислама, идущих на верную смерть во имя Аллаха, а на деле ради истины Заратуштры. О девяти ступенях посвящения в средневековый рыцарский орден профессиональных заговорщиков и убийц, где главари вместо ислама исповедуют зороастризм и коварство, а рядовые погибают, так и не узнав, что их жертва напрасна. Я хорошо это запомнила и думаю об этом даже сейчас.
– Зачем мне это знать?
– Ты же сама этого хотела.
– Хотите сказать, что истины нет?
– Есть. Только она перевертыш.
Я ему почему-то поверила. Наверное, потому что каждый день через свое окно я видела спекшееся кладбище реальных вещей, недотянувших до своего идеала. Если бы я не узнала Мишкиного папу, я бы не поняла, что такое идеальный отец. А теперь мне нужно было узнать, каков мой реальный отец. И отправить его на кладбище или канонизировать.
– Мам, – наконец решилась я. – А кто мой отец?
Мама испуганно вскинула на меня глаза.
