я тоже забывала. Совсем. Я не вспомнила о Корице ни разу с тех пор, как мы расстались.
– Я тебя не бросила, – сказала я. – Просто ты попал в прямоугольник солнечного света. Я их терпеть не могу.
Он вглядывался в мои глаза, будто что-то искал. Разве я могла объяснить чужому человеку, какая я?
– У меня тоже никого нет. Не думай, будто ты особенный. Таких людей полно.
– Что мне делать? – спросил он.
– Пойдем ко мне чай пить. Греться. Я не так давно выздоровела от пневмонии.
– Пойдем.
Мы смотрели альбом с репродукциями картин Петрова-Водкина. Меня завораживал этот художник. Я его не любила, но думала о его картинах постоянно, особенно в последнее время. И часто пересматривала альбом.
– Люди на его портретах и он сам – живые. А на сюжетных картинах они как тряпичные куклы. Почему так? Как думаешь?
– Не знаю, – сказал Корица. – Может, оттого, что люди в нашем воображении не такие, как в жизни.
– А воображаемые люди совсем нереальны, – засмеялась я. – Странно, что нам пришла в голову одна и та же мысль.
– Ничего странного. Эта мысль всем приходит в голову. Время от времени.
– Где твой свитер, красный с черным?
– Дома.
– Тебе надо его носить. Он делает тебя заманчивей, – коварно сказала я.
Лицо Корицы запылало кроной цветущего дерева каркаде. Он опустил глаза, но они успели сказать больше, чем ему хотелось бы. Я улыбнулась. Его глаза были цвета корицы в рамочке из ванильной глазури. Нет. Круглая, коричная шоколадка во взбитых сливках, вкуса орхидейной ванили. Неужели он меня все еще любит? Надо проверить.
– Отработки за хлеб с маслом. Целуй, – я подставила щеку.
– Ты надо мной изгаляешься? – тихо спросил он.
Корица смотрел исподлобья, как Гера.
– Нет.
Он встал и пошел к двери. Я побежала за ним и встала у двери, раскинув руки. Он надел сапоги и поднял на меня глаза. И я вдруг поняла – я дверной спаситель. Из чужой жизни шаров-инопланетян.
– Не уходи, – попросила я. – Я просто стала злая. Одна из улыбочных солнечных брызг попала мне в глаз. Как осколок зеркала Снежной королевы.
Дверь открылась, и я упала на Корицу. Короче, так нас Гера и застал. В комедии положений.
– Здравствуйте, – сказал Корица, обнимая меня.
– Давно не виделись, – ответил Гера.
Господа отужинали и поговорили о жизни. Я выпроводила Корицу и уселась за Герин стол, подперев подбородок кулаками.
– Я сегодня обидела Корицу. Короче, я над ним изгалялась.
– Кстати, он тебе подходит, – сказал Гера, глядя на свой любимый вселенский бублик, который развернулся к нам дыркой, стремящейся к нулю. Это было неплохо. Конец прошлого и начало будущего. Или наоборот. В этом трехмерном времени запутался бы сам господь бог. Я тем более.
– По бубличной теории мое отражение должно быть девочкой. Я так думаю, – сказала я и пошла спать.
Мы с Корицей шатались по городу. По старинке. Старые кварталы особенные из-за примет времени. Каждый дом не похож на другой, как человек не похож на другого человека. Дома даже одеваются как люди. Один весь в финтифлюшках, другой в деловом костюме, третий пугает каменными химерами и пыльными цветными стеклами, четвертый шагает с костылями, выстроганными из атлантов или кариатид. Наверное, разные костыли зависят от пола домов. Я так думаю. Есть даже дома- фрики. Посмотришь, ухохочешься. Хотя парадный, старый город чем-то похож на новые кварталы. Все четко вымерено и выстроено по линеечке. Сразу видно, в парадном, старом городе раньше жили правильные люди, теперь они переехали в новые кварталы.
Нам на глаза попался старик, одетый как хиппи. Он продавал самодельные детские игрушки, держа их в руках как букеты. Я увидела сердце из легкой бумаги, прибитое к палочке гвоздиками. Рядом – такая же бабочка. Я взяла их в руки, они трепетали и бились, будто живые.
– Любовь – страшная штука, – сказал Корица. – Пришпилят твое сердце, как бабочку гвоздиком. И все.
– Думаешь, страшнее смерти? – Я рассматривала расписную бабочку.
– Намного.
Я оглянулась на Корицу и рассмеялась.
– А ты взгляни на это с другой точки зрения. Жизнь намного страшнее смерти, если тебя не любят.
Он обнял меня, запустил пальцы в мои волосы и заглянул в глаза. Я улыбнулась в ответ.
– Только больше так не делай.
– Как? – спросила я.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Если ты еще раз так сделаешь, у нас никогда ничего не будет.
– Хорошо, не сделаю.
– А если ты все же так сделаешь, я буду знать: ты хочешь, чтобы у нас ничего не было.
– Я хочу, чтобы ты был всегда, – легко сказала я.
Мы дошли до главной площади. Там выстроились в ряд экипажи, запряженные лошадьми. Как в старину. В морозном воздухе лошади дышали фонтаном живого пара. Целым брандспойтом. А люди почему- то тонкими струйками.
– Покатаемся, – предложил Корица.
– Давай! – обрадовалась я.
Я никогда не каталась на лошадях. Мне всегда хотелось прыгнуть в прошлое. Оказывается, это легко. Надо только прийти на главную площадь. Мы подошли к одному из экипажей. Я сняла варежку и погладила гнедую шею. Конь повернул ко мне голову, в его глазах стояли слезы. Они не капали, просто заволокли карий глаз.
– Ты чего? – спросила я.
И увидела под сбруей рану. Огромную, натертую ремнями. До мяса. Она была у него давно. Это легко понять даже немедику.
– Это что такое? – возмутилась я.
– Мы его лечим, – скучно ответил человек с рыбьими глазами. – Каждый день.
– Ему больничный нужен!
– Слушайте, вы! А кто мою семью будет кормить? Вы? Нет лошади – нет работы!
– Я вас засужу! – крикнула я. – Вот увидите!
– Суди! – заорал он. – Бездельница! Ты катаешься, я саночки вожу! Указчица чертова!
– Катя, пойдем, – Корица тянул меня назад, я отбивалась и кричала.
– Катя! Это лошадь. Не человек.
– Ты что? Ненормальный?! – я задохнулась от гнева. – Сегодня лошадь, завтра человек!
– Нормальный, – хмуро сказал Корица.
Во мне бушевал гнев, но я вдруг поняла странную вещь – лошадей я жалела больше. Получалось, я выбирала меньшее зло, большое – выбирало меня.
Или я все же права?
Бумажное сердце, прибитое гвоздиками к деревянной палочке, стало еще одной материальной точкой отсчета. Я убрала его в ящик комода к остальным. Оно немного порвалось, когда я его засовывала. Ведь оно было из тонкой бумаги. Я достала его и расправила, а потом аккуратно положила назад.
Мне приснилась косатка. Подросток. Он учился жить без мамы, но уже
