– Как дела?
– Я самая счастливая! – засмеялась я и чмокнула его в щеку.
– Хорошо.
– Не хорошо, а отлично! – не согласилась я. – Вода почти кипит. Сейчас отправим вареники в предпоследний путь. Делай пока кружки из теста чашкой.
Гера ужинал, я лепила вареники. Быстро-быстро. Мне надо было бежать домой. Скоро вернется Илья, и мы… Я засмеялась ни с того ни с сего.
– Чему смеешься? – спросил Гера.
– Ничему, – я улыбнулась самой себе.
Прозвенел звонок в дверь, и я услышала голос Ильи. Он за мной заехал. Надо же, догадался, где я! А как иначе? Люди, настроенные на одну волну, легко находят друг друга. Точнее не бывает.
– Катя налепила вареников на месяц. – Я услышала из коридора голос Геры. – Может, поужинаем вместе?
– Спасибо. Ужинал.
Илья встал у проема кухонной двери, засунув руки в карманы.
– Привет! – я ему улыбнулась. Торопилась долепить вареник.
– Виделись, – ответил он. – Не помешал?
Он смотрел на меня из тени коридора.
– Ты что! Разве ты можешь помешать? – Я подбежала к нему и потянулась, чтобы поцеловать.
– Руки в муке. Куртка дорогая, – жестко обрубил он.
Я стояла перед ним, раскинув руки. Кажется, целую вечность. Он усмехнулся, залив темнотой ямочки на щеках. Я опустила голову и вытерла руки прямо о джинсы.
Что делать, когда тебе дают прямо под дых? Когда этого совсем не ждешь? Я отвернулась к окну. Туда, где чаще прячут слезы. Илья слез не любил, я это помнила лучше всего. Только не помнила, кого он любил. Я их просто не знала. Никого.
– Мой руки, поехали домой.
– Катя никуда не поедет, – тихо сказал Гера.
– Я не понял, кто из нас третий лишний, дядя? – цедя каждое слово сквозь зубы, спросил Илья. – Я?
Он круто развернулся, и я услышала, как хлопнула входная дверь. Я сорвалась с места и побежала по темному бабушкиному подъезду.
– Илья! Илья! – кричала я. – Не уходи. Пожалуйста! Илья!
Я знала, что не успею. Так уже случилось. В тот раз я побоялась выйти за пределы. Осталась в прошлом, в другой жизни. А уже тогда все могло быть хорошо. Я должна была искать его на улице, бежать до его дома, на край света. Иначе все кончится. Абсолютно все.
Я налетела на него в темном тамбуре. Его всего трясло.
– Ты надо мной издеваешься? – спросил он, его голос рвался. – Я тебе кто? Кто? Скажи!
Мое сердце взметнулось вверх и забило горло огромным комом.
– Я люблю тебя, – произнесла я неслышно.
Он молчал. Целую вечность. Миллиарды секунд вселенского времени. Мне стало страшно до жути. Я поняла, он уйдет и никогда не вернется. Все было кончено. Навсегда. А я не могла ничего сказать. В горле торчало мое проклятое сердце.
– Больная, – наконец сказал он. – Тебе лечиться надо.
У меня перед глазами снова все расплылось, и я отвернулась. Зачем я прятала слезы, если ему все равно?
– Ты меня достала, – устало произнес Илья и просто упал на меня.
Я зарыдала в голос. Как ненормальная.
– Выключай свою кукушку. Поехали домой.
Мы ехали к нему, я икала всю дорогу. От слез. Они текли не переставая. Я истратила целую коробку салфеток.
– Если тебе говорят комплименты, – сказал Илья, – не надо намекать, что это копия.
– Ты о чем? – икнула я.
Он захохотал и уронил голову на руль. Во время движения! На скользкой дороге!
Глава 13
Мы пришли в женское отделение психбольницы. В нем действительно было веселее. Диваны, кружевные белые салфетки. Шторы с цветочками на окнах. Все пациентки в веселой одежде, тоже с цветочками. И полно солнца в длинном светлом коридоре.
– Наталья Григорьевна, почитайте нам ваши стихи, – попросил Эдуард Алексеевич.
– Нет. Они грустные. О жизни, – не согласилась она.
У Натальи Григорьевны была необычная шляпка. Три веселых блина из бархата, красного, синего и желтого. И голубая газовая вуалетка. Вуалетка скрывала глаза. Темные, беспокойные, пристальные. Она всматривалась в лицо каждому из нас. По очереди. Она вгляделась в мои глаза, и мне стало страшно. Я подумала, что безумие может быть заразным. Есть разные пути заражения, визуальный – путь заражения сумасшествием.
– Тогда что-нибудь еще.
– Я станцую, – Наталья Григорьевна весело рассмеялась. – Солнце! Надо танцевать.
Она смеялась, я зачарованно смотрела в ее рот. У нее не оказалось ни одного зуба. Голубая газовая вуалетка, под ней раскрытый беззубый рот с тонкими, сморщенными губами.
Она танцевала «Умирающего лебедя» Сен-Санса. Это было смешно. Очень. Мы смеялись, прикрыв рты воротами свитеров. Я тоже смеялась. Мне было стыдно, но ничего поделать я не могла.
Наталья Григорьевна кружилась в абсолютной тишине, не обращая на нас никакого внимания. Внутри ее звучала своя музыка. Та, которая не о жизни. Солнечная.
Мы давились от смеха, Эдуард Алексеевич скучал.
– Она работала в оперном театре. Капельдинером, – сказал он. – Мечтала о балете. Теперь ее мечта сбылась.
– Так вот где место, в котором сбываются все мечты! – захохотал Зиновьев.
– Если представить это таким образом, молодой человек, то будет лучше, чтобы мечты не сбывались. Никогда.
Мы с Рыбаковой ехали в автобусе и хохотали, вспоминая мечту Натальи Григорьевны. А на меня глядел смуглый парень, копия Корицы. Темные глаза под бровями вразлет и румянец во всю щеку. Я ему улыбнулась, он покраснел. Сходство с Корицей усилилось. Я улыбнулась ему в последний раз и вышла на остановке в центре. Прямо перед зоомагазином. На него случайно наткнулся мой взгляд. Я вошла туда, не раздумывая, и застряла надолго. Взгляд было не оторвать от чужих маленьких детенышей. Они возились, играли, лазили друг по другу, разевали розовые рты, таращили на людей глаза, думая, что мы за чудо такое. И мне захотелось детей. Срочно! Вот что мне нужнее всего. Важнее всего! Я выбрала двух волнистых попугаев. Одного лимонного, другого яблочно-зеленого. Я их сразу так и назвала – Лимон и Яблоко. Кусок летающего тропического лета в зимнем, заснеженном городе. Сказочные, крылатые младенцы. Вот кем были Лимон и Яблоко.
– Илья, привет. Ты можешь выйти? Дело есть.
– Что случилось?
– Ничего. На одну минуту выйти можешь?
– На одну могу.
Я засмотрелась на здание, где работал Илья. Друза горного хрусталя, уносящаяся ввысь. Холодная, зеркальная. В ней отражались небо и облака, плавающие в рукотворном кристалле, как рыбки в аквариуме. Ни туда, ни сюда. Только в пределах аквариума. У неба и облаков была тяжелая жизнь в красивой, кристаллической клетке. Без свободы.
– В чем дело?
– Вот! – Я, улыбаясь, протянула клетку со сказочными крылатыми младенцами. – Живое, тропическое лето в отдельно взятом зимнем городе! Теперь оно будет жить у нас.
