моего дома всю ночь. Наверное, хотел узнать, что случилось. Я прошла мимо него в другом времени, в настоящем или уже в будущем, а он остался в прошлом, стоя неподалеку от меня. Больше мы не встречались, хотя учились в одном институте.
Что нужно сделать, чтобы исправить собственные ошибки? Завязать время бантиком там, где оно образует складку. Вернуться в прошлое и создать собственный мир, где я буду и я и не я одновременно. В последнее время все чаще думаю об этом.
– Девушка в синем сарафанчике!
Я обернулась. Мне улыбался незнакомый парень. На его худощавом, загорелом лице от улыбки образовались ямочки. Я не знала, что на худощавых лицах тоже могут быть ямочки. Это создавало странное впечатление – сочетание мужественности и женственности одновременно. Тогда я знала только то, что ямочка на подбородке мужчины, как у Керка Дугласа, это мужественно, а на щеках – женственно. У женственных ямочек нашелся товарищ по стилю – короткий хвостик. У парня не было буклей, как на париках восемнадцатого века, но женственный хвостик добавлял ему мужественности. Сочетание несочетаемого слилось в общий, не похожий ни на что образ флибустьера-миляги.
Парень сидел в машине с хищной, вытянутой мордой, она походила на красную каплю. Его рука на руле, ноги выставлены из красной машины. Они были затянуты в карамельно-коричневую джинсу и обуты в облагороженные кожаные сланцы.
– Время скока? – спросил он и зачем-то положил ладони на колени.
– Никто не знает точного времени, – ответила я.
– Часы знают, – не согласился он, и по его губам скользнула улыбка.
Его ладони сложились лодочкой, улыбка спряталась в них, как в раковине. Она не была никому адресована. Он улыбался сам себе.
– Часы знают, – согласилась я, – но они отстают или спешат. Умышленно.
Парень рассмеялся. Я смотрела на его лицо, скрытое солнцезащитными очками. На его подбородке вполне могла оказаться ямочка Керка Дугласа. Их подбородки были похожи. Но вот зачем природе понадобилось создать дублет ямочек на щеках?
– Хочешь прокатиться? – спросил он.
– Нет. Я хочу на консультацию по патофизиологии. У меня сессия.
– Медичка?
Я кивнула.
– И трупы?
– Мы их передали подрастающему поколению, – я помахала у него перед носом чистыми, свободными от трупов руками.
– Будет тебе консультация, – пообещал он. – Садись.
Парень открыл дверцу машины, я села. Он довез меня до учебного корпуса, вышел из машины и пошел за мной.
– Зачем? – спросила я.
– Надо же у кого-нибудь узнать время.
Я достала сотку и сообщила время. Я опаздывала уже на четверть часа. Мне было некогда.
– А номер сотки, где время лежит? – заинтересовался он.
Я продиктовала номер серийного выпуска моего мобильного телефона. Он записывал его в телефонную книгу своей сотки.
– Что за бред! – возмутился он. – При чем здесь буквы?
– Это последний писк. Не знал?
– Чей писк? Агонизирующего алфавита?
Я рассмеялась. Он приложил руку к животу, его лицо скривилось от боли.
– Если я не попаду на консультацию патофизиолога, у меня случится аппендицит.
– Не в тему, – вредно сказала я. – Аппендицит подошел бы к экзамену по общей хирургии, но я его уже сдала.
– Или номер телефона, или патофизиология. Выбирай, – потребовал он. – Твоя консультация может не состояться, если я приду консультироваться по патофизиологии. У меня накопилось к ней много вопросов. В смысле к твоей патофизиологии.
Я расхохоталась. Парень был чудик, и ему подходили ямочки на щеках. Я сдалась.
– У меня нормофизиология, – сказала я на прощание.
– Не пробовал, – он пожонглировал ямочками на щеках.
Я хихикала всю консультацию, вспоминая чудика. У него был высокий рост, широкие плечи и шикарная машина. Как в кино. А звали его Ильей. По-библейски.
Он позвонил мне тем же вечером. И мы встретились. Как раз на каменных усах живой протоплазмы. Я ждала его, слушая, как булькает живая протоплазма. Она блестела тускло-серым цветом старого бабушкиного зеркала в темном коридоре. В ребристом зеркале реки ничего не отражалось, даже хмурые тучи. Ветер гнал реку живой протоплазмы прочь, она сопротивлялась из последних сил, утробно ворча под каменным мостом.
Он поцеловал меня, и я потеряла сознание оттого, что заглянула в его глаза. Их радужка была похожа на купол неба с земляным ободком по краю, только в центре купола вместо золоченого шпиля – черная дыра. Я снова попала в колодец, у которого оказалось два черных дна, разделенных голубым небом, похожим на двояковыпуклую линзу.
– Смотаемся на море. На все выходные, – предложил Илья.
– У меня же сессия. Не хочу в даль несусветную. Мне готовиться надо.
– Все нормальные студенты готовятся за одну ночь перед экзаменом. Чем меньше учишь, тем больше зарабатываешь. Посмотри на меня.
– Смотрю.
– Я живой пример, как надо правильно сдавать экзамены.
Я отрицательно помотала головой. Он притянул меня к себе за шею и посмотрел в мои глаза. Это был запрещенный прием. Я втянулась в купола его неба, как в аэродинамическую трубу. Собрала вещи, и мы уехали на все выходные. Мы уехали в пятницу и прибыли на место глубокой ночью.
– Отдельный коттедж, – потребовал он.
– Нету, – ответили ему.
– А если подумать? – Илья положил на стойку пару зеленых банкнот.
Мы шли в полной темноте к нашему временному пристанищу. В песке росла трава по пояс и кусты выше нашего роста. Черная трава и кусты пригибались ветром, утробно шурша нам вслед. Они дышали альвеолами своих листьев, как больной астмой. Тяжело, трудно и страшно. В полной темноте. Так дышат погребенные заживо.
Я рада, что посмотрела «Зеркало» Тарковского в восьмом классе. Если бы я увидела его позже, я бы его поняла, но не почувствовала. Тогда я «Зеркало» не поняла, но почувствовала. Мои самые любимые моменты в этом фильме – это колыхание ночной высоченной травы и исчезающее пятно на столешнице. Мне до сих пор страшно, когда я вспоминаю это.
Сейчас было то же самое. Потусторонний ночной мир песка, травы, ветра, черных скелетов деревьев и ощущение того, что мы одни на всем свете, тревожило и бередило мое воображение. Завинчивало в меня страх. Он растекался в моей утробе тихо-тихо, как отравляющий газ. Я была рада, что Илья молчал, он помешал бы моему воображению. Я думала о том, что все на свете море. И трава, и люди, и время. Даже огромное вселенское ухо, улавливающее мои страхи, мои мысли, мое настроение, меня саму. Огромное вселенское ухо – замысловатая морская воронка, заканчивающаяся в Марианской впадине и начинающаяся там же своим зеркальным отображением. Мир на полной скорости влетал во вселенскую воронку и вылетал из нее на полной скорости. Весь секрет был в том, что воронки соединялись с обеих сторон.
Илья включил свет и выключил мое воображение. Потусторонний мир заместился обычным. Он стащил с кровати матрасы и сложил на полу вместе.
– Зачем? – спросила я.
– Чтобы не мешать соседям.
– Ты буйный?
