– Мне все равно, кого целовать – тебя или шкаф, – равнодушно ответила я.
Тогда Мальцев тоже побледнел, но меня это не пробило.
Рита перевелась в нашу группу. Мальцев ее не переносил, Степанков его подначивал. Я наблюдала за ними со стороны. Как скучающий зритель. Рита бесилась, я пожимала плечами.
– Зачем ты с ней общаешься? – спросил Мальцев. – Она тебя ненавидит. У нее грязный язык.
– Я с ней не общаюсь.
Мальцев меня не понял. На самом деле я сказала чистую правду. Общалась со мной Рита, не наоборот. Но потом все переменилось. Мы стали с Ритой закадычными недругами. По-другому сказать нельзя.
Если фотографировались группой, Рита вставала впереди, я оказывалась за ее плечом. Если меня отмечали вниманием, Рита старалась оттеснить меня на задний план. Она училась блестяще, потому мне казалось странным стремление Риты конкурировать даже в учебе. Она всегда была яркой, открытой и подчеркнуто дружелюбной, я – чаще молчаливой и необщительной. Наверное, потому ее чаще выбирали мужчины. Меня – реже, но так получалось само собой, без усилий. Однако Рита расценивала это как объявление войны.
Есть люди, которые умеют жить настоящим, Рита из их числа. Сенсорный тип – здесь и сейчас. Предсказуемость и напор, одни ощущения, реальность легко можно пощупать руками. Они легко забывают прошлое и не проецируют его в будущее. Они отвечают на любой вопрос: «Я подумаю об этом завтра». А завтра настоящее уже наступило. Мне кажется, их большинство. Я так не умею. Наверное, поэтому я страшусь будущего; оно всегда копирует то, что случилось, – прошлое моей матери. Лучше его не торопить.
Рита на меня не слишком похожа; может, поэтому временами она меня раздражала. Не более. Но однажды я ей позавидовала. Мы летели с ней в самолете. С юга.
– Ты знаешь, – не открывая глаз, сказала она. – Я научилась любить свое тело.
И так же, не открывая глаз, медленно провела ладонями по своей груди, животу, бедрам.
– Только что? – засмеялась я, со стороны это выглядело нелепо.
– Угу, – лениво ответила она и отвернулась к иллюминатору. Ее лицо засветилось зеленым яблоком в потоке света, льющегося сквозь пластмассовую шторку.
Тогда я ей и позавидовала: она произнесла то, о чем я побоялась бы сказать самой себе. Зачем я часами смотрю на себя в зеркало, если боюсь пролететь?
Я вышла на балкон. В горах полно снега, над ними холодное, чистое небо, вокруг меня прозрачный, голубой ветер. Он холодит мою кожу, облитую солнечным светом. Так красиво… Но показать это некому.
У меня зазвонил мобильник, я не глядя нажала кнопку.
– Помнишь? Так вот, это я, – сказал он.
– Нет.
– Почему ты меня не упрекаешь? – спросил он.
Я промолчала, мне нечего было ответить. Он меня забыл – это его вина.
– Мне хотелось бы, чтобы ты поняла – уже пришла весна и тает снег… – произнес он.
– Но горы в снегу, и, когда он растает, не знает никто. – Ветер холодит мою кожу, она голубая в тени. И я вся дрожу. Это его вина.
– Когда? – спросил он.
– Когда тебе будет угодно, – сказали за меня мои губы.
– Жди, я приду.
Я не спала всю ночь, я слушала его голос. Низкий и медленный. Красивый… Я слушаю его голос, мое сердце сжимает предчувствие. Он был спокоен, я была не уверена. «Помнишь? Так вот, это я», – сказал он. Где я это слышала? Подскочила с кровати и схватила с полки брошюрку. Она раскрылась сама собой.
Я шевелила губами, читая будто молитву. Зачем он мне? Я не такая.
Ветер бьет мне в лицо, холодит скулы и лоб. Я слушаю запах дорогой дубленой кожи, положив на нее губы. Кожа согрела мне губы, я согрела ее. Ветер мчится назад, дорога – вперед. К горам, где не тают снежные шапки. Дорога прекрасна. Урюк кипит пенкой малинового варенья, вишня расставила креманки с белым пломбиром. Они слились бело-розовой полосой, уносясь туда, где нас уже нет. Солнце везде, оно смотрит на нас сквозь лупу. Лупа горит круглой радугой по его краю. Так красиво…
В городе снега нет, в предгорье он лежит блестящими иголками из белоснежного инея на голых ветках, камнях, даже земле. Чем выше в горы, тем больше снега. Тем холоднее ветер. Мне морозно и жарко. До озноба на моей голубой коже, облитой солнечным светом.
– Знаешь эти места? – спросил он.
– Я их забыла.
Я стою на плотине из серого бетона, под ней ледяное озеро. Синее до черноты. Озеро знобит от ветра вместе со мной, на нем золотые от солнца мурашки. Вокруг голубые ели, их хвоя отражает неласковое горное небо. А солнце играет в прятки, то ныряя в облако, то выныривая из него. Я вижу его в черной до синевы, прозрачной как лед воде. Так красиво…
– Откуда
– Я здесь бывал.
С кем? Мне хотелось спросить, но я промолчала.
Он стоит рядом со мной и слушает, как бьется закованная в цементные кандалы ледяная река. Бетон гасит селевые потоки, река недовольно ворчит. Не стоит верить – ее покорность обманчива, она может снести все на своем пути, когда в палящий зной начнут таять дальние ледники. По берегам горной реки до сих пор лежат огромные камни, они выдают ее вероломство. Через реку перекинут ветхий мост, на нем надпись «Не ходить. Опасно для жизни». Мост качается под ногами, взвешивая нашу жизнь.
– Зачем ты ходишь в это кафе? Так любишь кофе? – Серые глаза османского лучника натягивают тетиву, я отвожу взгляд. Так почему-то легче.
– Да, – ушла я от ответа.
Он молчит, вглядываясь в ледяную темень реки. Я думаю о коротких темных волосках на его руке, река краснеет вместе со мной закатным солнцем. Мне жарко, через меня сквозит холодный ветер. Я смеюсь про себя. У моего сердца головокружение. Разве такое бывает?
– Ты нигде не работаешь в нашем городе. Зачем? – Меня мучает любопытство. Мне стыдно. Но мне хочется знать. И я знаю, ответ будет формальным.
– Я коллекционирую страны и города, – смеется он. – Моя жизнь – это дорога. Третий раз меняю паспорт.
Он мне ответил, я его поняла. Открытие так неприятно, что мое настроение падает вниз. К ледяной от ветра, еще зимней реке.
– Мне нужно домой, – говорю я чужими губами. – Завтра рано вставать. И я… замерзла.
– Пойдем, – легко соглашается он. А я хотела, чтобы он меня удержал.
Мы едем по серпантину, он в черной тени зимних гор. Меня знобит от прикосновений дорогой черной кожи. Я не чувствую пальцев в своих теплых перчатках.
– Я хочу тебе кое-что показать, – говорит он.
Его мотоцикл притормаживает у обочины, мы шагаем по черной земле, синие до черноты иглы инея хрустят под ногами битым стеклом. Мы идем к жилью, но у него нет окон, только серые в сумеречном воздухе стены. Они чуть выше человеческого роста и врыты в землю. Мы обогнули угол, серая стена окрасилась в красный свет заходящего солнца. В ней зияет черный провал. Он вошел туда согнувшись, я помедлила и шагнула за ним.
– Что это?
Я оглядываюсь, свет падает на меня серым квадратом из единственной двери. Я оказалась в тесном каменном мешке без единого окна. В нем промозглый холод и кромешная тьма.
– Что это? – повторяю я. И слышу чужое дыхание. Рядом.
Я шагнула в сторону и выпала из потока света. Он молчит, и я молчу. Так странно. Но мне не страшно. Нисколько. Меня обуревает злость.
