лежит на моей черной куртке, засыпанная бело-розовыми живыми конфетти.
– Так красиво, – шепчет она.
Ее низкий, горячечный голос сводит меня с ума. Я целую ее красные, жаркие губы, но вижу другие. Мне не жаль белую вишню, она не жалеет урюк.
– Поедем ко мне. – Я не предлагаю, я утверждаю.
Она качает головой.
– К тебе?
– Потом, – нехотя отвечает она.
– Когда потом? – Во мне дрожит ярость, срывая голос.
Она садится спиной ко мне, на ее черной спине цветочные конфетти рассыпались чешуйчатой перхотью.
– Потом, – упрямо повторяет она.
Мы сидим спиной друг к другу, как расчлененные близнецы. Два урода – Зита и Гита, разрубленные тесаком костоправа.
– Едем, – я цежу слово сквозь зубы.
Она покорно идет за мной, я до смерти хочу бросить ее у дороги. Меня воротит от ее виноватого взгляда. Она надевает черный шлем, я тоже, и нас уже нет. Мне легче… Ненадолго. Ее ядовито-красные когти блестят алой кровью на черной коже моей куртки. Они так близко, что джинсам моим становится тесно.
– Пока? – Она поднимает черные змеиные брови знаком вопроса, я даю по газам. Меня воротит от ее виноватого взгляда. Она остается у своего подъезда, в ее руках лицо женщины, на которую я положил.
Вечер растянулся в бесконечность. Я решил сжать ее, позвонив Кириллу.
– Возьми водку и приезжай.
– Лучше вы ко мне. Не пожалеете.
Я услышал в трубке женский смех и поехал ловить эрзацы. В синюшном облаке табачного дыма я обнаружил трех бабочек и двух самцов. Один из самцов – субтильный пацан с нелепой пажеской стрижкой, имя пажу Кирилл. Рядом с ним чернявый, копченый джигит Тимур, глаза черносливом. И бабочки! Две блондинки, крашеная привлекательней и похожа на белянку Фауста – губки поцелуйчиком, близорукие глаза беспомощно щурятся. Поодаль траурница – настоящая монгольская красавица; черные жесткие волосы блестят мотоциклетным шлемом, арки черных бровей, в смуглых пальцах дымится кальян.
– Кирилл немного о вас рассказал, – сказала брюнетка. – Так мотает по свету… Зачем?
– Воздух монструозный. Давит… – засмеялся я. – Я дезертирую.
– Это малодушие?
– Примерно. Не переношу замкнутое пространство.
– Рецепт – весь мир за раз? – заманчиво смеется траурница.
– Ну да, – нетерпеливо бросаю я.
– Глобализация возвращает нас к Ойкумене, – развеселился Тимур. – Правила ставят границы, в них нечем дышать.
– Бестелесность в супрематизме и конструктивизме – предвестник глобализации, – смеется брюнетка. – Что значит, она неизбежна. Границы сотрет время и Всемирная сеть, смешав не только культуры, но и кровь. И Земля получит нового человека без всяких предубеждений…
– Если человечество снова не обделается, – я улыбаюсь ей. – Не всем это нравится.
– Всем не нравится, – смеется Тимур. – Будет драчка за родные замки и заборы. Новое вавилонское столпотворение. Так уже было.
– Угу.
Я пришел не за этим. Одна из бабочек без пары. Какая? Решать мне. На мне скрестились пять пар глаз, я снова широко улыбнулся, выцелив узкие, длинные глаза. Их прикрыли бокалом с красным вином – игра начиналась удачно. Я сел напротив, чтобы подсечь и брюнетку, и близорукую блондинку зараз. Все равно кого. Мне требовалось вылечить свое «я» заместительной терапией.
– Лучше бы мне сесть между вами. Замерз, – улыбнулся я.
Бабочки переглянулись и рассмеялись.
– Садитесь, – пригласила брюнетка и протянула мне руку через стол. – Майра.
Я решил выбрать ее узкие, длинные глаза, перетянувшие широкие скулы влажной черной лентой. К чему тянуть резину? Мне нужно плацебо.
– Ваши глаза убивают, – серьезно сказал я, подсекая взглядом ее расширенные зрачки.
– Мощное пламя правит зрачками. Кто посмеет к рогам разящим приблизиться на мгновенье? Не обнажай, природа, свои мишени! – усмехнулась брюнетка, ее язык преднамеренно скользнул по влажным губам.
– Он не ищет женщин, – я невольно повел головой, отбрасывая в черный угол шквальный огонь ненавидящих глаз.
– Какая разница? – вдруг встрепенулся Кирилл. – Для чувств не существует пола.
– Да, – пришлось согласиться мне. Я не гомофоб, но все же антиподы не встраиваются в привычную мне картинку.
– Марат почитает женщину как вещество неопределенное, – улыбаясь, сказал Кирилл.
– Как же это? – Губки крашеной белянки беспомощно сложились знаком вопроса.
– Это комплимент, – засмеялся я. – Люблю разгадывать ребусы.
– Да? – Три пары женских глаз снова скрестились на мне с нескрываемым интересом. Я мог выбирать любую.
– Удается? – усмехнулся Тимур, он чувствовал себя задетым.
– Нет, – коротко ответил я.
– Бедняжка! – воскликнула натуральная белянка.
Бретелька ее блузки упала, обнажив плечо, она не спешила ее поднимать. Майра окинула ее быстрым взглядом и отвела глаза. Пожалуй, я в ней не ошибся. Нашел под столом руку Майры, вложил свои пальцы в ее. Она нехотя улыбнулась мне краешком малиновых губ.
– Как мне узнать тебя лучше? – успокоил я ее.
– Напиши мой портрет, – без улыбки ответила она, передавая мундштук.
– Я пишу обнаженную натуру.
Я втянул в легкие запах травы и ванильного коньяка, дым заурчал в кальяне водой. Ее черные ногти приподняли край узкой юбки, обнажив матовую, гладкую кожу. Я скосил глаза – смуглое, голое бедро заблестело лакрицей в приглушенном электрическом свете.
– Пойдет? – Ее малиновые губы, приглашая, раскрылись в улыбке.
– Я пишу в полный рост.
– А ты мне нравишься!
Она вызывающе рассмеялась в облаке веселящей травы. Я засмеялся вслед за малиновым ртом. Ее голос пах ванилью и коньяком, я сложил свои губы с ее, чтобы проверить.
– Пойдем, – пригласила она, сжав ладонь.
Я поцеловал ее пальцы, и она перестала смеяться. Так бывает всегда. Я привычно ловлю на обычный крючок и глотаю бабочек, как рыба наживку.
Мы ушли в спальню Кирилла, он проводил нас глазами. Мне показалось, ему хотелось ее задержать. Но он отвернулся, поймав мой взгляд. Это его девушка? Тем хуже для него.
Она застонала, выгнув шею, я прикусил зубами ее кадык. У ее кожи был вкус коньяка и ванили, смуглое тело отсвечивало крахмалом в свете луны. Ее феромоны – ваниль и коньяк. Она могла стать моей девушкой… Пока я здесь.
– Зверь, – она слизнула пот с моей груди.
Я поморщился. Вульгарно. Прекрасные бабочки любят человеческие экскременты, мочу и пот. Монгольская красавица не стала исключением. Я получил что хотел и забыл, шагнув за порог.
Майра не вернула мне настроение, но спал я отлично.
Саша
Гриша Томилин попал к нам с гриппом, осложненным бронхитом, потом пневмонией. Прошло уже
