– И что же? – скучно спросил я.
– Первый вариант «Сна» Кузьмы Сергеевича! – торжествующе воскликнул старик.
– Шутите? – Я замер в стойке, как охотничья собака.
– Нисколько! – хихикал старик, потирая свои воробьиные лапки.
Спасибо тебе, старый хрыч! Спасибо, мертвая голова! Я нашел дорогу, теперь меня манит твоя тайна. Пусть это будет ошибкой, но она – плацебо, которое я так ждал!
Старик ушел, а я чувствовал знакомое, спасительное возбуждение. Во мне появилась уверенность – я свое получу! Только начну с пустышки, чтобы точно найти себя прежнего. Мне нужен был черный пояс. И я позвонил противоестественно длинным, узким глазам.
– Я приду, – у нее грустный голос.
– Я тебя ждал, – мягко сказал я.
Я достал «Mouton Cadet», это вино подходит к трюфелям; томболаны можно найти в здешних местах, стоит только обучить охотничью собаку. Не зря монгольская красавица родом из степи. Я засмеялся. Фальшивый деликатес на ужин! Вино, налитое в бокал, согласно сверкнуло рубином на солнце. Я поднес его к лицу и почувствовал легкий запах малины и горьких косточек вишен с отдушкой ментола. Отличный букет! У ее малиновых губ будет мятный привкус, запах ягод лучше забыть. Я коснулся нёба кончиком языка, на нем привкус прекрасной траурницы – лакрицы, хрустящего картофеля и немного фруктов. Этот вкус я выдумал для нее, или она – для меня.
Она сняла черный плащ, он упал черным поясом к моим ногам, пахнув ванилью и амброй. Ее противоестественно длинные глаза обежали мое лицо, я улыбнулся, они ушли в сторону.
– Где твои краски?
Она шла прямо к центру. Степь не терпит окольных путей, у нее их просто нет.
– Пока нет настроения.
– Что нужно сделать, чтобы оно появилось? – обернувшись, без улыбки спросила она.
Мне хотелось ответить – время, но этот ответ был для другой. Не для нее.
– Бокал вина, – я протянул лакрице лакрицу. Она опустила в вино черный ноготь, тот засветился перезревшей вишней.
– Хочешь? – спросила она.
По моим губам скользнула горькая вишневая косточка, я прикусил ее зубами. Тонкая скорлупа лопнула и потекла красным сухим вином. Я почувствовал знакомый вкус мерло, он расшевелил мою память. У нее вяжущий вкус черно-белого крыла парусника, но у меня его нет.
– Зачем? – перебила прекрасная траурница.
– Знаешь, что нужно, чтобы женщина осталась твоей? – вдруг спросил я.
– Что? – Ее влажные глаза сверкнули перигорским бриллиантом, а запаха черного трюфеля нет. Или я не успел распробовать?
– Надеть пояс девственности. – Я засмеялся. – Самцы парусников оставляют на брюшке самки твердый хитиновый придаток. Он препятствует повторному спариванию. Ничего не поделаешь. Бабочка выбрала, назад хода нет.
– И что? – Черные ногти траурницы качают серьгу, сверкающую сигнальным огнем. Нетрудно понять, что он значит.
– Нам повезло еще меньше, нечего оставить женщине, – улыбаюсь я.
– Совсем?
Она отпила вино из бокала, откусив кусок крыла парусника. Он скользнул виноградной кровью между малиновых губ, тронул кадык и исчез в моей памяти, будто и не было. Его стер вкус кожи прекрасной траурницы – ваниль и коньяк. Но я его не хочу. Хотя она вряд ли поймет. Для этого нужно лучше меня знать. Если мне везет, я не болтаю, я просто хочу и беру.
– Ничего материального. Я это имел в виду.
– А как же дети? – Траурница чуть надкусила черный ноготь – тот, который был у меня во рту.
– Половые хромосомы не вписываются в теорию любовной двоицы, – скучно говорю я. – Да и принадлежат они нам лишь до оплодотворения.
Я непробиваем, она хмурится.
– Забавно, – черные длинные глаза внезапно сощурились. – Мне казалось, дети крепче любого пояса.
– Не всегда.
– Ты здесь надолго? – Она отлично меня поняла. Черные ресницы упали и сразу раскрылись. Траурница меня простила. Умница!
– Еще? – киваю я на пустой бокал.
Она уже выпила, я не притронулся. Ей не по себе, она скованна, мне все равно. Я даже не разочарован. Скучно… И нет никакого «Сна». Сумасшедший старик выдумал… Кажется, он говорил, эта картина попала к нему в пятьдесят втором. Странно…
– О чем ты думаешь?
Я очнулся, заслышав голос прекрасной траурницы. И чуть не рассмеялся – ко мне пришла женщина, а я сплю… Дурень!
– О ребусах, – улыбаясь, ответил я.
– Я не хочу детей, – засмеялась она.
– Что у тебя с Кириллом? – спросил я из простого любопытства.
– Ничего, – она насмешливо приподняла брови. – Так… Мальчик хороший.
– Настолько, что предлагает тебя мне?
– Я сама его просила, – мягко сказала она. – Он тоже не знает, когда ты уедешь.
– Я сам не знаю, – я окинул ее взглядом.
Она сидела в кресле, поджав под себя ноги. Мне всегда это нравилось. Красиво. Так же красиво, как сплетенные женские голени. Ее смуглая кожа спряталась под блестящей лакрицей черных чулок, я уже хочу взглянуть на нее. Я глазами снимаю чулки, она защищает колени ладонями. Я глазами снимаю джемпер, она откидывается на спинку кресла, целясь в меня своей грудью. Я глазами целую ее голые бедра, она ежится и подставляет шею. По-моему, меня пробивает.
– Может, разденешься? – предлагаю я. – Мне хочется попробовать сделать набросок.
– Я думала, ты уже никогда не скажешь, – вкрадчиво смеется она и подрезает меня глазами. – Может, поможешь?
Она встает, ее юбка скользит по бедрам, ванильное облако амбры поднимается вверх вместе со мной. Сброшенный джемпер падает шкуркой к нашим ногам. Она нагая, только в черных чулках. Ее амбра пахнет так сильно, что меня скручивает жгучим желанием.
– А рисунок? – обжигает меня прохладный ментол.
– Потом… – Я не могу говорить, меня сводит с ума душный и сладкий запах восточной амбры.
Она смеется, я закрываю малиновый рот поцелуем. Ее рука касается молнии моих джинсов, я сжимаю ягодицы, иначе мне не успеть.
– Быстрей, – выдыхаю. – Ну же!
Мы падаем на грязный, немытый пол, по которому я хожу в армейских ботинках. Она стонет на грязном полу, и кажется, что и у него запах ее бедер. Я чую, я вожделею, я алчу любострастные феромоны давленых черных трюфелей, как дрессированный пес. Они сводят меня с ума!
– Сумасшедший, – шепчет она. Я улыбаюсь, я все забыл.
– Сумасшедший, – шепчет и шепчет она.
Я поднимаю взгляд вверх и круто сворачиваю в сторону. Но сетчатка уже обуглена костром красных косынок, которые я забыл.
– Рисунок, – просит она.
– Потом! – жестко говорю я.
Я хочу, я беру. Еще и еще раз. Кофейные глаза подо мной, я над ними. Она стонет на грязном полу, я хочу, и я получаю свое!
Траурница ушла, я ее не забыл, но жду другую. И не могу понять, что со мной. В чем тайна кофейного кружева?
