– Зачем я тебе?
– Как?
Я не могу его понять. Или мой мозг совсем перестал работать.
– Нам лучше расстаться. У нас разная жизнь, – говорит он. Холодно и отчужденно.
Зачем я сказала о другом мужчине? Кто меня тянул за язык? Господи, дура я несчастная! Ты же знаешь, нельзя расставлять флажки вокруг очевидных истин. Тыкать пальцем, наступать на мозоль, сыпать соль на рану. Говорить голому, что он голый. Он и сам это знает. Просто надеется, что ты этого не замечаешь. Или что тебе все равно.
У меня склонность к самоубийству. Она сидит в подсознании и заставляет меня делать непоправимые ошибки. Одну страшнее другой. Да за что мне это?! За что? За что? За что?
Я проклинаю бога и бьюсь головой о руль, сама того не замечая. Шагающий ангел бережно отнимает мои руки и прижимает меня к себе. Я снова в его руках и слышу его сердце. Оно бьется как сумасшедшее. Он поднимает мою голову и целует в лоб, очищая его от проклятий богу.
Я вижу его розу ветров, он – мою. Они выстраиваются в одну линию парадом звезд ветров, гирляндой ядовитых роз. И все. Мы снова пропали в пропасти наших радужек. Провалились в адскую темноту наших зрачков. Забыли обо всем на свете. Забыли обо всех на свете.
Можно нас осуждать? Кто хуже, он или я? Наверное, я. Если бы я не появилась в его жизни, он остался бы Шагающим ангелом слепой женщины и целовал ей руки, стоя на коленях. Целовал ей руки в ложбинку между указательным и большим пальцами. А я звала бы Димитрия Димой и была бы его женщиной. И все было бы хорошо. Сплошной хеппи-энд.
Есть только одна вещь, которую нужно решить. Ходить или не ходить? Нелепый сакраментальный вопрос. Не ходить – не трусость, а милосердие пополам с предательством. Ходить – просто безумие. Прийти и сказать снова «радуйся, ребе», а потом поцеловать в губы? Безумие! Не ходить. Точно. Пусть будет как будет. Завтра позвоню и откажусь под любым предлогом.
– Как я буду смотреть ей в глаза? – сказал он при расставании.
Это было как плевок. Он сказал то, что говорить нельзя. Расставил флажки.
– Прости, – попросил он.
Его лицо сморщилось, словно ему было щекотно. Моему сердцу не было щекотно. Мне хотелось просто вынуть его из себя, чтобы не мешало жить.
– А если не прощу? – спросила я и прищурилась.
Я не стала дожидаться ответа. Это был вопрос, не требующий ответа по определению. Я надавила на газ так, что взвизгнули шины. Он остался стоять, становясь все меньше и меньше.
Так мы и расстались с Шагающим ангелом. Он отправился смотреть в глаза слепой женщины. А я его сразу простила.
Если у тебя плохое настроение – читай японскую поэзию. Если у тебя хорошее настроение – читай японскую поэзию. Если у тебя нет настроения – читай японскую поэзию, и настроение появится, хорошее или плохое. Японская поэзия – это печаль одиночества. Японская поэзия не будит воображение читателя, она проявляет его настроение, как фотоснимок. Ты читаешь и думаешь: это обо мне, даже если поэт имел в виду совсем другое. Потому лучше японца обо мне никто не расскажет.
В моей голове беззвучно осыпается земля. Каждый день. Я вижу землю и не слышу, как она падает. Я чувствую себя старой. Старею и лежу. Ничего не ем. Просто не хочу. Я пьяный врач, который говорит, что меня больше нет.
Я пьяна печалью одиночества. Я пробую ее на вкус. Она прекрасна. Своеобразная горечь от наслаждения. Вкус красного сухого вина. Терпкого-терпкого, вяжущего-вяжущего, красного сухого вина. Вкус крови виноградин с их косточками и плодоножками. Виноградины умирают, раздавленные чужими ногами, чтобы доставить наслаждение от горечи их вяжущей и терпкой крови.
Зачем меня ты раздавил? Чтобы я пьянела от собственной горечи? Почему ты меня забыл? Чтобы пьянела от наслаждения своей горечью?
Я хочу, чтобы ты умер! Хочу, чтобы тебя никогда не было! Чтобы ты никогда не жил! Хочу вернуть все назад до того дня, как мы встретились. Я хочу быть счастливой или хотя бы спокойной.
«Когда он придет?» – спрашиваю я себя каждый день, зная, что он не придет, не позвонит, не напишет, весточки не пришлет.
Я произношу его имя про себя и вслух. Тихо и громко. По слогам и по буквам. Его имя означает горе невыносимое, горести нестерпимые, несчастья неисчислимые, беды непоправимые и разлуку вечную. Его имя звучит как гора, ее нельзя обойти, объехать, покорить. Гора близко, но далеко, дальше не бывает. Его имя пахнет гарью, пожарищем и пепелищем. Его имя пахнет тем, чего уже не осталось, сгорело дотла. Вот что такое его имя!
Что мне делать? Жить без него и выть. Вот что!
Господи! Ну зачем же я с ним встретилась? Ненавижу обоих. Ненавижу всех, вместе взятых, на всем белом свете. Помоги мне, господи!
Я не могу спать. Совсем. Я закрываю веки и вижу его глаза. Внимательные, неподвижные, огромные глаза. В их радужке обрыв, сразу у края. Она проваливается к зрачку. Я стою на ее краю. И начинается обвал земли цвета грозового неба. Без звука. Земля сыпется вместе со мной, забивая рот. Я падаю в черную темноту зрачка, и мне не страшно. Я уже задохнулась землей цвета грозового неба.
А розы ветров-то нет. И не было никогда.
Димитрий подарил мне букет цветов. Впервые. А я вспомнила букетик балетных цыплят и заревела. Нелепый, глупый, бессмысленный букет пыльной аптечной ромашки. Его давно уже нет. Забыт, разодран, рассыпался. Трупики балетных цыплят валяются на городской свалке среди выброшенных, негодных вещей. Среди отжившей жизни.
Я реву, а он целует мне руки и слезы. Я лежу на кровати, он стоит передо мной на коленях. Может, мужчины, стоя на коленях, целуют жалких женщин? Женщин – инвалидов души или тела?
Никогда не позволю целовать себя на коленях! Я сильная! Такая сильная, что хочется плакать.
Я глажу его по волосам. Мне жаль его. Ему не повезло так же, как мне. Мы полюбили того, кого не стоит любить. Никогда. Ни под каким видом. Ни при каких обстоятельствах.
Я сижу у Димитрия на коленях и шмыгаю носом. Он гладит меня по голове. Я что, пятилетняя бедная дурочка? Он что, мой отец? Папа?
Его Святейшество! Вот кто он! Терпеть не могу жалельщиков! Смотрят зеваками на то, на что смотреть нельзя. Позорище! Позволить видеть меня в таком состоянии… жалкой, беспомощной, пятилетней дурочкой!
Никогда не позволю дарить мне цветы! Знаете, кто носит цветы в больницу? Цветы больным носят не родственники, близкие или друзья. Близкие приносят то, что нужнее всего. Приносят немудреные мелочи, которые означают то, что тебя знают как облупленного. Знают, что важно для тебя, а что нет. Цветы носят сослуживцы, начальники, любые другие, посторонние, совсем чужие тебе люди. Формальное, ни к чему не обязывающее внимание.
Терпеть не могу цветы. Выбросить к чертовой матери!
Я люблю читать. Привыкла читать с детства. У моей кровати две стопки книг. Прочитанные и еще не прочитанные. Мои любимые книги. С детства. Я пробегаю глазами за пару часов даже самую толстую книгу. Я помню их наизусть. Одна стопка уменьшается, другая увеличивается. И все начинается вновь. По замкнутому кругу.
Зачем я это делаю? Не знаю.
Глава 13
С пасти себя от стресса можно разными способами. Хотя что я говорю? Спасти себя от стресса нельзя. Нельзя щелкнуть пальцами, чтобы вмиг все прошло. Я спасаю себя от стресса, закрывая мои горести, беды, неприятные воспоминания в особом сундуке моей памяти. Щелкает амбарный замок, больше я думать о них не должна. Ни под каким видом. Избегать любым способом. Любой психотерапевт скажет, что это не выход. Плевала я на психотерапевтов. Буду лечить себя, как считаю нужным. У меня высшее медицинское образование. Я врач, между прочим.
