лимфогранулематоза. Он шутил с медсестрами и заигрывал со мной. Просто так. Он был балагуром в хорошем смысле слова. Резников тогда чувствовал себя сильным, здоровым, успешным.
Я увидела его и встала как вкопанная.
– Не узнала? – сипло спросил он меня.
– Узнала, конечно.
– Замуж не вышла?
Я покачала головой.
– Я на тебе женюсь. Подожди.
Я взяла его за руку. Он смотрел безысходно вдаль, в никуда. Он тоже смертельно устал.
– Я не знаю ни одного неблагоприятного исхода лимфогранулематоза. В литературе нет никаких данных на этот счет. Во всей мировой медицинской литературе, – соврала я.
– Литература и жизнь – разные вещи. С кого-то надо начать.
– Глупости! – разозлилась я. – За кого мне замуж тогда выходить? За труп? Я что, так и помру старой девой?
Он расхохотался. Он смеялся и хрипел до темной синевы носогубного треугольника. Я хохотала вместе с ним. Мы хохотали так, что на нас оборачивались.
– Вы обо мне подумали? – спросила я, вытирая слезы. – Черствый вы человек!
– Ну, смотри! – сказал Резников, блестя глазами. – Ты обещала!
– Чтоб у меня язык отсох!
Я дала клятву запросто. У Резникова есть любимая жена. Она ходила к нему каждый день, носила всякие вкусности, кормила, расчесывала и тоже держала его за руку. Он с ней тоже тогда заигрывал, а она нас смущалась. Завидно до ужаса!
Честно говоря, согласно деонтологии не стоит говорить больному о смерти непродуманно, не подготовив к этому заранее. Нужна хотя бы короткая увертюра. Но иногда и в правиле должны быть исключения. Как и сейчас. Тем более что Резникову еще жить и жить.
Я пришла в свое отделение и вдруг посмотрела на своих больных другими глазами. Больная Уткина лежит с хроническим агрессивным гепатитом, с непрерывно рецидивирующим течением. Цирроз печени и смерть, немного раньше или позже. Уткиной двадцать четыре года, мать нашла ее у подъезда собственного дома. Ее единственный, родной ребенок сидел на корточках и трясся всем телом. Ребенку была нужна доза. Ребенок дозу потом получил, а вместе с ней и ласкового убийцу – гепатит С. Уткина умрет в двадцать пять лет или немного позже. Такая история, совсем короткая и простая.
Все мои больные тяжелые, один тяжелее другого. На то я и завотделением. На то мы все врачи. Кому разгребать боговы авгиевы конюшни? Только ответственным лицам, ангелам жизни с синими или красными корками.
Я чувствую жалость к своим больным. К Резникову. Мое сердце плачет. Тихо-тихо. Это ужасно. Это непрофессионально. Это лишает врача уверенности в себе.
Как я теперь буду работать? Что мне делать? Не знаю. Лучше бы больные меня раздражали. Ей-богу! Им же самим так лучше. Вот так. Сплошная жизненная тавтология.
Я встретила в городе Виктора, любителя молоденьких барышень. Он бежал ко мне через улицу, запруженную машинами, махал рукой и кричал:
– Анна! Анна!
На него смотрели как на больного. Пешеходы, водители и я.
– У вас с Трубниковым все нормально? – спросил он с ходу.
– Все, – удивилась я. – А что?
– Он какой-то пасмурный в последнее время.
Неужели у Димитрия проблемы с бизнесом? Он мне ничего не говорил. А я-то думала, мы друзья. Хотя бы. Ему что, на меня наплевать?
– В любом случае мое предложение остается в силе, – напомнил Виктор.
– Какое предложение? – насмешливо прищурилась я.
– Будьте со мной – и получите все, что пожелаете. Обдумайте. Это серьезное предложение.
Слава богу! Спасибо тебе, любитель литературных штампов. Я уже решила, что стала старой и мужчины перестали на меня реагировать. По крайней мере карьерист на меня не реагирует. Может, он гей? Или асексуал?
– О’кей, – согласилась я. – Составьте бизнес-проект и вышлите факсом. Вас вызовут, если понадобится.
– Вы – оружие массового поражения, – неумело флиртовал любитель штампов. – Сами того не замечая, вы мимоходом разбиваете сердца.
– Сердце – это мышечный орган, наполненный кровью. Работает как насос. Его невозможно разбить.
– Вы все шутите.
– Это серьезная шутка. Обдумайте.
– О’кей! – обрадовался тупица.
Между прочим, он старше Димитрия. Ходячая иллюстрация на тему сатиризма. В жизни полно ходячих иллюстраций парасексуального толка. Если бы я была сексопатологом, уже накропала бы статейку в научный журнал.
Я вернулась домой и позвонила жене друга Димитрия. Они ведут общий бизнес. Завела разговор ни о чем, чтобы незаметно выудить нужную информацию. Из беседы с ней я выяснила, что в бизнесе все безоблачно. Или она ничего не знает.
Явился Димитрий, я приступила к допросу.
– У тебя все в порядке?
– В смысле?
– С бизнесом все в порядке? Скажи честно.
– Лучше не бывает.
– Тогда почему ты такой пасмурный?
– С чего ты взяла? – помрачнел он.
– Поклянись. Дай зуб на холодец.
– На.
Он вынул зуб и положил мне в ладонь. Я полюбовалась его зубом в своей ладони. Что-то не так. Почему он мрачнеет?
Если у твоего мужчины меркнет фаллический символ, восстанови его. Я сделала это древним, доступным способом. В постели. Попробовала Димитрия на вкус и выжила.
Ну и что? Я уже старая. Моей любви дозволены и мерзость, и разврат. Даже не так. Я уже устарела для такого разврата, другие раньше начинают. И никакой это не разврат. Ничего особенного. Так многие делают. И самые благонравные, и самые благопристойные граждане. Кто-то рассказывает об этом, кто-то нет. Кому как нравится.
– Ну и как? – спросила я.
– Детский сад, младшая группа, – ответила мерзкая сволочь.
Я что, становлюсь другой? Не такой, как раньше? Мужикам на меня наплевать, даже Димитрию! Что он тогда сейчас так стенал? Стонал, как развратная дева в первую брачную ночь?
– Хорошо. Обойдемся миссионерской позицией, – холодно сказала я.
– Я просто хотел сказать, что опыт – сын ошибок трудных. Тебе нужны ежедневные тренировки. Под моим чутким руководством.
И расхохотался.
– Сволочь! – беззлобно сказала я. Он шлепнул меня по голой заднице.
Вот так мы и переговариваемся штампами. Жизнь обычных людей – огромный штамп. Его даже необязательно ставить в документы. Этот штамп сияет на лбу. «Обычный человек».
Жизнь – самая скучная вещь на свете. Нудная до колик в животе.
Димитрий теперь спит, обхватив меня рукой. Мне жарко, неудобно и нечем дышать. Что я ему сделала?
