Я налил в бокалы виски, надломил стебель сельдерея, посыпал его солью и принялся жевать. Мне так нравилось.
– Ишь ты. Аппетитно. Можно попробовать?
– Валяй.
– Только сначала руки помою.
– Умывальник там. А за ним – ванная. Открой краник с красной точкой, спусти немного воды, потом теплая потечет.
– По мне так холодная лучше. Я уж привык мыть руки холодной водой. А мыло можно взять?
Осита удалился в ванную и долго оттуда не выходил.
Когда он наконец появился, я взглянул на его руки, покрасневшие от холода. Он все грел их перед очагом, то и дело потирая.
– Хочется огня.
– Что в нем такого особенного?
– Он все время меняет форму.
– А ведь верно.
Впрочем, гость не сказал, хорошо это или плохо. Он протянул руку к бокалу: пальцы онемели от холода.
– Ты у сельдерея ешь только черешки?
– Да, пожалуй, что так.
– Ну и я тогда буду.
Осита крякнул, откусывая от стебля. У основания стебель был желтоват, и я его не ел – мягкий и невкусный. Моему знакомцу он, похоже, тоже не полюбился.
4
Когда я вернулся с пробежки, Осита все еще сидел перед очагом.
Прошлой ночью его быстро сморило от выпивки, и он заснул у камина, так и не доев свой сельдерей. Сон его был беспокоен. Когда я с утра проснулся, хижина совсем согрелась, огонь догорал. Языки пламени плясали уже не так резво, я пошерудил угли и подкинул свежих поленец.
У камина вполне можно было спать – достаточно было укрыться одеялом.
Приняв душ, я принес две банки пива и предложил Осите.
– Что ты видишь, когда бегаешь, сэнсэй?
– Почему интересуешься?
– Это же все не ради здоровья.
– Ты прав. Здоровье тут ни при чем.
– Мне и в голову не приходило бегать.
– А у меня всю жизнь тяга к движению.
На мне был купальный халат, на голове – банное полотенце.
Я не слишком беспокоился, что нагрянут полицейские. Проходили дни: вполне возможно, что по их предположениям предмет поисков перестал иметь ко мне отношение.
– Хорошо выглядишь. Похож на боксера перед боем.
– Скорее уж после.
– Потому что с пивом?
– Наверно.
Осита засмеялся. Первый раз я это видел. Сквозь улыбку проступала глубокая грусть, это было нестерпимо видеть.
Скиталец вполне органично вписывался в интерьер с очагом. Верно, этот человек пришел из моего сердца.
– Я видел твое полотно, сэнсэй.
– Законченная картина мне уже неинтересна.
– И даже та?
Как видно, Осита говорил о «Нагой Акико».
– Где она сейчас?
– Ты спросил как про живую. Правда, у нее будто своя душа.
Осита снова засмеялся.
– В токийской галерее. Туда она… переселилась. Я пошел другое полотно посмотреть и увидел ее. Какой-то человек хотел ее купить, но старший по галерее сказал, картина сама найдет себе хозяина – мол, его попросили тщательно подходить к отбору. Клиент, естественно, был взбешен.
