Не позволяя противнику привести себя в порядок, советские войска, которыми командовали Маршалы Советского Союза Жуков, Василевский, генералы Рокоссовский, Ватутин, Конев, Малиновский, перешли в контрнаступление и освободили Орел, Белгород, а позднее Харьков, гоня перед собой армии фон Манштейна, фон Клюге, Моделя.
Курская битва – величайшая битва в истории. Здесь вермахт понес самое тяжелое поражение во второй мировой войне. От этого поражения он так и не оправился, писал Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский в книге «Дело всей жизни». После Курской битвы немецко-фашистское командование было вынуждено окончательно перейти к стратегической обороне на всем советско- германском фронте.
Салон пани Лисовской
Вернемся к событиям, которые развивались в Ровно, в то время как на бескрайних просторах центральной и южной России, опаленных июльским зноем, погибали когда-то непобедимые армии третьего рейха.
Борьба между разведслужбами в районе Ровно достигла кульминации. Фашисты прилагали отчаянные усилия, чтобы воспрепятствовать деятельности советской разведки и партизан. В город один за другим приезжали крупные деятели немецко-фашистской разведки и контрразведки, специалисты по радиопеленгации и борьбе с партизанами.
По заказу абвера фирма «Лёве Опта» изготовила портативные радиопеленгаторы, чтобы агенты могли прочесывать улицы городов и поселков в поисках подпольных передатчиков. К дешифровке перехваченных радиограмм нацисты привлекли известного берлинского математика Вильгельма Фаука. Но Орлов, Шерстнева, Осмолова и другие радисты продолжали сводить на нет усилия фашистов как содержанием своих сигналов, так и оперативностью в смене мест. По указанию Медведева радиопередатчики непрерывно перемещались из одного убежища в другое. Одновременно изменялись время и частоты радиопередач.
Йоргелс, шеф гестапо в Ровно, решил привлечь к работе в фашистской разведке двоюродных сестер Лидию Ивановну Лисовскую и семнадцатилетнюю Майю Микоту, отличавшихся редкой красотой. Лидия работала шефом зала в отеле «Дойчегофф», а Мария, выступавшая под именем Майя, – в кафе «Hyp фюр Дойчен» («Только для немцев»).
Лидия Лисовская, которую немцы звали «пани Лела», в свои 26 лет уже четыре года была вдовой. В начале второй мировой войны она была в польской армии в качестве сестры милосердия. Ее муж, польский офицер, погиб в фашистском плену.
О красоте молодой полячки ходили легенды. Она окончила балетную школу и консерваторию, хорошо стреляла и мастерски владела искусством верховой езды. Еще перед войной ей предлагали работу в Голливуде, но блистательной карьере киноактрисы она предпочла замужество.
Все это, а о муже Лидии немцы практически ничего не знали, импонировало ее многочисленным поклонникам в Ровно, которых она, однако, умела держать на расстоянии. Никто не мог похвастаться, что пользовался у Лидии серьезным успехом, в том числе и зондер-фюрер Гаан, который распространил среди приятелей слух, будто пани Лела дала согласие выйти за него замуж. Гаану, по всей видимости из-за знакомства с Лисовской, было отсрочено присвоение генеральского звания, хотя он и имел «особые заслуги перед фюрером и Великой Германией».
Пани Лела разрешала некоторым постоянным посетителям отеля бывать у нее дома, а иногда позволяла им приводить с собой своих знакомых, которых вихрь войны забросил в Ровно.
Среди тех, кто бывал у нее на улице Легионерская, 15, были полковник Адам Шумахер, майор фон Дипен, инженер Леон Метко и другие.
Эти визиты, естественно, могли вызвать сомнение в добропорядочности хозяйки дома, но Лисовская на самом деле вела себя достойным образом. Она дружила лишь с Майей, своей сестрой, а от сотрудников отеля отгораживалась своим аристократическим происхождением.
Жители Ровно ненавидели и презирали сестер-полячек, которые, по их мнению, открыто флиртовали с гестаповцами, посылавшими ежедневно на смерть сотни и тысячи людей. Молодые подпольщики всерьез намеревались бросить в окно квартиры Лисовской гранату. Майя была однажды остановлена на улице одним стариком, который обозвал ее последними словами и пригрозил ответственностью, «когда придут наши».
На кухне отеля «Дойчегофф» одно время работал бывший пленный Владимир Грязных. Однажды, после обеда, Грязных случайно заглянул в комнату отдыха для персонала отеля на первом этаже, дверь в которую была полуоткрыта. Он удивился, увидев на диване плачущую пани Лелу, которая, как он знал, хорошо относилась к нему.
– Заклинаю всем, что вам дорого, Володя, никому ничего не говорить! – воскликнула пани Лела. – Я должна дать вам это прочитать! Вы узнаете, как мы живем, на кого работаем. О, ужас! Я не в силах успокоиться, – и она протянула ему пожелтевший лист бумаги.
Это было письмо, которое передал ей унтер-офицер Борис Нелепка, фольксдойче по матери и чех по отцу. Он нашел это письмо в жестяной коробочке, спрятанной под досками в одном из дворов в небольшом городке под Витебском. Говоря точнее, коробочку обнаружил один немецкий солдат, а письмо он отдал Борису для перевода. Борис ненавидел фашистов. Письмо было написано по-белорусски. Борис понял его содержание лишь частично, но оно его так взволновало, что он попросил свою знакомую Лисовскую перевести письмо полностью.
В левом верхнем углу письма стояла дата: 12 марта 1943 года. Ниже в письме говорилось:
«Дорогой мой папочка!
Пишу тебе из фашистского рабства. Когда ты, папа, будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. И я прошу тебя, отец: отомсти фашистским кровопийцам. Это тебе наказ от твоей умирающей дочери…
Когда вернешься, маму не ищи. Ее убили фашисты. На допросе офицер требовал сказать, где находишься ты, и бил ее по лицу плеткой. Но мама не дрогнула и гордо ему бросила: «Вы меня плетью не запугаете. Я знаю, мой муж вернется и вышвырнет вас, подлых захватчиков, с нашей земли!..» Тогда офицер выстрелил маме в голову…
Папочка, мне исполнилось сегодня 15 лет. Я очень похудела, глаза у меня ввалились, кожа на руках потрескалась, волосы мне остригли под ноль. Когда я кашляю, из горла идет кровь – они отбили мне легкое.
А помнишь, папа, мое тринадцатилетие? Как весело отмечали мы мой день рождения! Ты мне сказал тогда: «Расти, доченька, на нашу с мамой радость и счастье!» Играл патефон, подруги поздравляли меня, мы пели наши любимые пионерские песни.
А сейчас, папа, как посмотрю на себя в зеркало, мне становится страшно. Платье – одни лохмотья, на шее оттиснут номер, словно я преступница; я высохла, как скелет, мои глаза постоянно слезятся. Разве скажешь, что мне 15 лет! Я больше никому не нужна. Здесь многие люди никому не нужны. Слоняются голодные, запуганные проклятыми овчарками. Каждый день людей уводят расстреливать.
Да, папа, я рабыня у немецкого барона. Стираю белье и убираю скотный двор. Работы много, а кормят два раза в день. Ем я из корыта вместе с поросятами Розой и Кларой. Так приказал барон. «Русские были и будут свиньями», – говорит он. – Я очень боюсь Клары. Это большая и ненасытная свинья. Она мне едва палец не откусила, когда я из корыта вытаскивала картофелину.
Живу я в хлеву, заходить в дом мне запрещено. Однажды горничная, полячка Юзефа, дала мне кусок хлеба. Хозяйка, узнав об этом, отхлестала ее плеткой.
Два раза я пыталась бежать, но управляющий настигал меня и возвращал назад. Барон приходил в бешенство. Он бил меня ногами, пока я не потеряла сознание. Затем меня обливали водой и бросали в подвал.
Сегодня я узнала новость, Юзефа сказала мне, что господа возвращаются в Германию, забирая с собой большую партию рабов и рабынь из нашего края. Они хотят забрать и меня. Но я не хочу ехать в эту распроклятую Германию и не поеду! Лучше я умру на родной земле, чем позволю затоптать себя в грязь на проклятой чужбине. Только смерть может спасти меня от тяжелых мук.
Не хочу больше страдать, как рабыня, у этих проклятых, свирепых фашистов, которые не дают мне житья…
Заклинаю тебя, отец: отомсти за маму и за меня.
