пришла ему на ум во время их разговора.
– Вы благородный человек, господин Зиберт, – ответил Шмидт, приятно удивленный неожиданным предложением. Его глаза повеселели. – Э, да что там говорить, если бы людей ценили по их заслугам, где бы я сейчас был! Только на псарне гауляйтера Коха я выдрессировал семь первоклассных овчарок. Сейчас готовлю восьмую.
Эта восьмая возлежала сейчас у ног своего дрессировщика.
– Должен признаться, господин Шмидт, что таких умных собак, как эта, я еще не встречал. Когда настанет мир, я попрошу вас обучить для меня такую же. Я неравнодушен к умным и сильным овчаркам. Не зря говорят, что собака – надежный друг человека.
– Этот пес лучший из моей восьмерки, – вернулся на своего конька Шмидт. – Он безошибочно выявляет неарийцев, клянусь вам!
– Не может быть! И партизан?
– О!.. Партизан и евреев он узнает за километр!
– Значит, пес чует, где его добыча!
– Я понимаю, что делаю нужное дело, господин обер-лейтенант, только платят мне за это мало, – снова начал жаловаться Шмидт. – А ведь скольких генералов и министров спасли мои собаки от партизанской пули!
– Зарезанной овце не больно, когда с нее сдирают шкуру, мой дорогой Шмидт. Те, кого несчастье миновало, не в состоянии понять, почему это произошло. Поэтому ваш труд и не оценивается должным образом, – с горчинкой в голосе произнес Кузнецов, выражая сочувствие обер-ефрейтору.
– А у меня здесь в Ровно ведь девчонка есть. Кристально чистая, как слеза. Ее зовут Ядвигой. Имею в отношении нее самые серьезные намерения. Но она Очень любит транжирить деньги, чем причиняет мне большие муки. Из-за пристрастия к дорогим подаркам она флиртует с одним гестаповцем. Откровенно вам скажу, что на вид он полное ничтожество. К тому же баварец. Но денег у него полный карман. Он завалил Ядвигу подарками. А что прикажете делать мне!
Выяснилось, что прекрасная Ядвига тратила столько что Шмидту пришлось залезть из-за нее в долги.
– Все мы поджариваемся на одном и том же огне мой дорогой Шмидт, – вздохнул Пауль Зиберт. – Мне правда, не приходится жаловаться на нужду в деньгах; Благодаря отцу их у меня всегда хватало. – Кузнецов выдержал продолжительную паузу. – Но радости жизни я всегда любил и люблю…
– О, это хорошо!
– Жаль, что мы не были с вами знакомы, может быть, я оказался бы вам чем-нибудь полезен в ваших сердечных делах. Но и сейчас еще не поздно. Заходите ко мне, найдем что-нибудь подходящее для вашей Ядвиги, не стесняйтесь!
– Боюсь, что уже не имеет смысла, господин обер-лейтенант.
– Не отчаивайтесь, – произнес Зиберт, наблюдая одним глазом, как шеф зала пани Лела учтиво кланяется представительному генералу фон Илгену. – Вы мне нравитесь, Шмидт. Давайте выпьем за вашу умную овчарку, за ее здоровье. Может, она вызволит вас из временных трудностей своими успехами. У каждого из нас свои проблемы, – вздохнул Зиберт. – У меня тоже их хватает. Всего один пример. Моя невеста никак не может достать документ о том, что она фольксдойче. Ее отца убили партизаны, а все ее документы попали к ним в руки. Как теперь доказать ей свое арийское происхождение? Получается настоящий парадокс: в Великой Германии чистокровная немка должна доказывать свою личность!
– Да, это несчастье! – сочувственно закивал головой Шмидт.
– Но это еще не всё. Ее наметили к отправке в Германию.
– Не может быть!
– Видите, у каждого своя беда. Поэтому люди должны держаться друг друга. Я лично за товарища готов пойти в огонь и в воду.
– Не понимаю, господин обер-лейтенант, как же так получается! Наших людей везут из Германии сюда, а отсюда отправляют в Германию немку, которая хорошо знает и язык и народ этого края. Разве нельзя занять фрейлейн здесь, в рейхскомиссариате? Там ведь не хватает работников.
– А как это сделать, Шмидт? Не знаю, что отдал бы тому, кто помог бы мне в этом деле. Я ведь люблю ее и имею самые серьезные намерения.
– Да, это дьявольски трудная задача. Вот если бы у фрейлейн были документы… Нет, не знаю, что делать.
– О, дорогой Шмидт, вы дали мне прекрасную идею. Весьма благодарен вам за это. Этот вопрос может решить лишь один человек – рейхскомиссар Кох. Надо лишь выйти на него.
– Да, только он, – подтвердил обер-ефрейтор. – Может быть, вам сможет помочь мой земляк и приятель гауптман фон Бабах, адъютант рейхскомиссара. Пусть фрейлейн напишет заявление, а мы его протолкнем. Гауляйтер весьма ценит Бабаха. Он происходит из известной аристократической семьи. Его дед был генералом во времена Вильгельма.
– Если нам это удастся, мой дорогой Шмидт, я буду вам обязан до конца своих дней. Огромное спасибо вам и за саму идею. А о вас я позабочусь, можете на меня положиться… Только я не хочу быть неправильно понятым.
Кузнецов положил в карман обер-ефрейтору солидную пачку банкнот, которые он получил в отряде.
– Не надо, прошу вас. – Шмидт был возбужден. – Этого не требуется, господин обер-лейтенант, я предложил походатайствовать за вашу невесту из чисто дружеских побуждений.
– Вы на редкость искренний человек, Шмидт. И не стесняйтесь, пожалуйста. Помогать ближнему – святая обязанность людей. Или вы не христианин? За настоящего друга я готов на все…
Обер-ефрейтор просиял. Прежняя неловкость уступила место сознанию, что его трудности остались позади. И все это благодаря Зиберту. Шмидт формально принадлежал к подразделению подполковника Шилинга, но фактически подчинялся гауптману фон Бабаху. Дрессировка собак велась таким образом, что они признавали лишь двух человек – самого Коха и Шмидта. Поэтому и имперский обер-ефрейтор всегда был под рукой у фон Бабаха. Совместные дела еще больше сблизили их, не говоря уже о том, что они были земляками, а это у пруссаков всегда играло немаловажную роль.
Гауптман фон Бабах оказался падок на деньги и после знакомства с Зибертом старался сблизиться с ним. Ему импонировало общество «героя-фронтовика» грудь которого украшали два Железных креста. Как и многие тыловики, он был неравнодушен к боевым наградам.
– Если бы мне ваши заслуги, – открыто признался он однажды, – я бы со своими связями и способностями быстро стал генералом.
– Честно скажу вам, господин гауптман, для меня в этом мире важны лишь пять вещей: фюрер, Великая Германия, мужская дружба, женщины и деньги. Карьера меня не особенно интересует. Что касается денег, они меня интересуют лишь постольку, поскольку позволяют жить красиво.
Фон Бабах задумался, задетый за живое беззаботным отношением Зиберта к деньгам, которых ему самому так недоставало. «Выходит, – размышлял он, – я просто не умею пользоваться теми возможностями, которые дает мне мой пост».
– Я тоже не раб золотого тельца, но золото не пахнет, мой Зиберт! Без денег человек немощен, независимо от того, любит он их или нет. Вот, например, завтра ко мне приезжает из Берлина приятель, личный адъютант генерал-фельдмаршала Кейтеля. Мы с ним вместе учились в военной академии. Я должен буду сводить его и его друзей в ресторан, купить ему какой-нибудь подарок. Конечно, по служебной линии он получит все, что ему положено. Но он будет ожидать чего-то и от меня. Это естественно. А что прикажете делать мне, если всю зарплату до последнего пфеннига я отсылаю жене?
И хотя фон Бабах придерживался покровительственного тона в отношениях с Зибертом, ему пришлось несколько раз брать у того взаймы. Чтобы не возвращать долг, он всякий раз делал намек, что окажет Зиберту какую-нибудь важную услугу. Случай с Довгер как раз и показался ему благоприятным для такого расчета. Хотя Валентина выдавала себя за фольксдойче, в рейхскомиссариате она не числилась как лицо немецкого происхождения. Поэтому ей неожиданно прислали повестку отправиться на работы в Германию. В отряде и в Центре это вызвало беспокойство и озабоченность. И пока думали да гадали, что делать, Кузнецов предложил хитрый план: добиться приема у рейхскомиссара Коха и попросить его лично отменить
