Заместитель Гитлера по делам оккупированных восточных территорий, один из старейших руководителей нацистской партии, имевший членский билет номер шестьдесят, был арестован лишь в 1958 году. Его имя не раз упоминалось на заседаниях международного трибунала в Нюрнберге в 1946 году, судившего нацистских военных преступников. В то время предполагалось, что Эрих Кох мертв.
На скамью подсудимых он сел лишь 20 октября 1958 года в Варшаве. (Но трибунал отряда «Победители» приговорил Эриха Коха к смертной казни еще в 1942 году.) Постаревший, немного сгорбившийся, неприметный, словно облезлый кот, этот военный преступник, пославший на смерть миллионы людей, на суде изображал из себя раскаявшегося грешника, пытаясь таким наивным образом вызвать сочувствие и даже понимание.
Об этом процессе писала вся мировая пресса.
Любопытный эпизод произошел на этом процессе, когда давал показания в качестве свидетеля поляк Юзеф Курьят, бывший разведчик отряда «Победители».
– За преступления против украинского, польского, русского, еврейского, литовского, белорусского, чешского, словацкого, молдавского и эстонского народов наш отряд в сорок втором году осудил Эриха Коха на смерть. Этот приговор должен был привести в исполнение Николай Иванович Кузнецов, известный в отряде как Николай Васильевич Грачев, а в Ровно он действовал под видом немецкого офицера Пауля Вильгельма Зиберта. Вот здесь, – Курьят поднял вверх книгу, изданную в Польше под названием «Где старший лейтенант Зиберт?», – об этом подробно написано.
При упоминании имени Пауля Зиберта бывший заместитель Гитлера съежился. Сквозь дымку воспоминаний перед его глазами возник облик энергичного обер-лейтенанта, светловолосого и сероглазого.
– Пауль Зиберт! Прошу высокий суд прервать на несколько дней процесс и дать мне возможность ознакомиться с книгой о Пауле Зиберте.
В своем последнем слове бывший гауляйтер сказал такое, что вызвал оживление в зале. Он заявил:
– Прошу высокий суд принять во внимание мою гуманность: ведь я сохранил жизнь Паулю Зиберту.
Варшавский суд приговорил «гуманного» гитлеровского военного преступника к смертной казни.
Рейхскомиссариат «Украина» размещался в здании бывшей гимназии, в которой, кстати, учился русский писатель Владимир Короленко. Это очень красивое и удобное здание находится на улице Калинина, которую оккупанты переименовали в Шлоссенштрассе. Эрих Кох разместил здесь и свою личную резиденцию.
Здание находилось в глубине большого парка. Ряды столетних дубов и лип, плакучие ивы, сосны, ели, платаны и березы придавали зданию вид модернизированного дворянского гнезда. За цветниками и газонами ухаживали мастера, привезенные из разных стран Европы.
В погожие теплые дни гауляйтер любил отдыхать в небольшой беседке в глубине сада, в тени кустов сирени. Большой бассейн, вода в котором подогревалась и постоянно циркулировала, предназначался лишь для него и для важных гостей из Берлина.
В состав рейхскомиссариата входило еще несколько помещений: вилла для адъютанта, здание для прислуги, медпункт, кухня, казарма для личной охраны и псарня для дрессированных собак.
Специалисты постарались обезопасить рейхскомиссара от возможного нападения как с земли, так и с воздуха. В саду были сооружены массивный бетонный бункер, подземные переходы, бомбоубежище, пулеметные гнезда и специальные наблюдательные посты.
Хотя Шлоссенштрассе была одной из самых важных и красивых магистралей города, жители Ровно старались обходить ее стороной, так как почти все здания были здесь реквизированы оккупантами под служебные и жилые помещения. Местные жители появлялись здесь лишь по вызову рейхскомиссариата, в определенный день и час. Полицаи и гестаповцы в штатском проверяли личность каждого, кто был им неизвестен, если он оказывался на Шлоссенштрассе. Многие за это поплатились жизнью.
Было время, когда Кох разъезжал по Ровно с видом монарха, в открытой машине. Он выступал с речами, восседал на трибунах и за столом президиума на разного рода торжествах в честь прибытия в город руководящих деятелей третьего рейха. Акты возмездия, осуществляемые Кузнецовым и другими народными мстителями, скоро положили этому конец. Среди гитлеровских заправил стала расти паника.
Теперь Кох уже не бравировал. Он сидел в своем замке под усиленной охраной, скрытно выезжал из города и так же тайно возвращался, избегал появляться на улицах Ровно. Кох боялся отмщения за море пролитой им крови, за слезы и страдания, за массовый террор на украинской земле.
В отряде не переставали перебирать варианты уничтожения или захвата Коха. Но всякий раз приходилось отказываться от них ввиду их нереальности.
Однажды Валя Довгер сообщила Кузнецову, что к ней в магазин заходил старый знакомый их семьи поляк Ян Каминский. Выяснилось, что они живут недалеко друг от друга, и Каминский пригласил ее к себе на чашку чая. Молодая разведчица была удивлена откровенностью Каминского. Оказывается, он искал встречи с советскими подпольщиками, так как решил порвать с организацией польских националистов «Звезник валки зброной» («Союз вооруженной борьбы») из-за ее пассивности.
После долгих раздумий Кузнецов решил познакомиться с Каминским. Поляк произвел на него исключительно положительное впечатление. Он охотно дал клятву строго соблюдать все правила подпольной работы и с готовностью согласился собирать данные о немецких войсках и передавать их Вале.
Двумя днями позднее Каминский познакомил Кузнецова с обер-ефрейтором Шмидтом, дрессировщиком полицейских собак, которых содержали при рейхскомиссариате. Шмидт частенько наведывался в дом Каминского, так как был увлечен его соседкой Ядвигой. В отличие от других солдат, Шмидту, «ввиду особой важности выполняемой им работы», было позволено посещать ресторан отеля «Дойчегофф». Об этом Шмидт не преминул уведомить обер-лейтенанта Зиберта еще при первой их встрече – уж очень хотелось ему подчеркнуть свое значение в рейхскомиссариате.
– Я здесь не какой-нибудь писарчук, господин обер-лейтенант. У меня большой авторитет в рейхскомиссариате! Мне открыты все двери. Особенно меня уважают мои земляки. Вот, например, адъютант рейхскомиссара майор фон Бабах – мой закадычный приятель еще с детских лет. И все же я не чувствую себя счастливым…
Ярко-рыжий, веснушчатый обер-ефрейтор Шмидт, в глазах которого застыло уныние, энергично жестикулировал во время разговора. Хотя он и распространялся без меры о значимости своей персоны, на обер-лейтенанта аристократического происхождения он смотрел как плебей на господина, тем более что тот удостоил его предложением пообедать вместе в ресторане.
На следующее утро Шмидт раньше, чем обычно, закончил свои дела на псарне. Работать со служебными собаками мешали весенние лужи и грязь. По небу ползли дождевые облака. Шмидт не забывал, что в час дня его будет ждать в отеле обер-лейтенант Зиберт. Интуитивно он предчувствовал, что Зиберт может помочь ему в разрешении некоторых его проблем. А их у обер-ефрейтора Шмидта было немало.
– Собаки меня очень любят, но я живу хуже, чем они, господин обер-лейтенант, – жаловался обер- ефрейтор, держа на весу ложку горячего супа с кнедликами. – Нет мне счастья. Не зря говорят, что от кривого дерева – кривая тень. Я и раньше был гол, как сокол, а теперь и с войны вернусь с пустыми руками. Другие наживут за войну столько, что откроют магазины, кафе, обзаведутся семьями, и потекут к ним денежки, а я так и останусь бедняком.
– А чем бы вы хотели заняться после нашей победы? – деловито спросил Зиберт.
– Я и сам не знаю, господин обер-лейтенант. Мой земляк, майор Бабах, говорит, что я мог бы открыть школу дрессировки собак для армии и полиции. Войны ведь будут и после этой, господин Зиберт, значит, дрессированные собаки всегда потребуются. Но я не уверен, что мне удастся реализовать свои планы. Я человек добрый, не умею расталкивать других локтями. Несмотря на мои способности и заслуги как дрессировщика, мне будет трудно состязаться с другими. После войны нас, фронтовиков, вытеснят те, кто имеет свои салоны.
– Не падайте духом, господин Шмидт, новую жизнь не поздно начать и за пять минут до смерти, – старался приободрить обер-ефрейтора Кузнецов. – Даже если ваши планы не осуществятся, мы вместе постараемся найти лекарство от вашей болезни. Кстати, а почему бы вам не занять какое-либо приличное место в имении моего отца? – участливо спросил обер-лейтенант, делая вид, будто эта мысль случайно
