— Эй, Крэнк!
Реанимированный приемник жизнерадостно взвыл, и моя спутница наконец выпрямилась, снова завладела рулем и вывернула на левую полосу, где ограждение и вовсе отсутствовало. Впрочем, она тут же исправилась, вошла в привычный водительский транс и постепенно выровняла маршрут по самой середине шоссе.
Двадцать четыре мили по мосту, низко нависшему над спокойной озерной гладью, показались мне однообразными, за исключением самых последних, где волосы на голове порой вставали дыбом. За двадцать четыре мили в сопровождении зайдеко[5] мой желудок превратился в болезненный клубок мышц, а пальцы на ручке двери почти что одеревенели. Когда мы наконец достигли суши, я чувство вала себя так, словно добрую сотню раз сделала упражнение «сесть-встать». Подобной музыки я наслушалась на всю оставшуюся жизнь.
Мы проехали через Метайри[6], в этот ночной час непривычно погруженный в темноту и тишину: вместо тысяч огней я заметила по пути лишь несколько освещенных окон. Затем мы свернули на шоссе 61, а оттуда — на Вашингтон-авеню, которая несколько раз успела поменять название, прежде чем пересекла Сент-Чарльз-авеню в Гарден-Дистрикт. Крэнк даже не подумала притормозить перед местом встречи двух автомагистралей. Она вылетела на перекресток и там свернула налево. Впрочем, предосторожность была здесь явно излишней: никакого другого транспорта на улицах не наблюдалось. Дорогу освещали редкие зажженные фонари. На Сент-Чарльз-авеню параллельно мостовой поблескивали, убегая вдаль, трамвайные рельсы.
Гарден-Дистрикт, некогда прекраснейший из городских районов, превратился в полупрозрачное подобие самого себя. Буйно разросшиеся сады, лишенные регулярной стрижки, хлынули наружу через кованые ограды и растеклись по округе, заполоняя ее беспорядочным сплетением кустов и лиан.
Крэнк свернула на Ферст-стрит, и мы словно перенеслись на сотню лет назад. Дома, несмотря на облупившуюся краску, полусгнившие двери, сломанные перильца и треснутые, разбитые или заколоченные досками оконные стекла, стояли вдоль улицы, подобно горделивым часовым в парадном карауле. Со всех сторон их обступали старинные виргинские дубы, укутанные в сероватые узорчатые шали испанского мха.
Грузовик свернул на Колизеум-стрит и вдруг, взвизгнув тормозами, резко остановился. Меня бросило вперед, но ремень безопасности вовремя щелкнул, избавив меня от катапультирования через ветровое стекло. Я отлетела назад, на сиденье, а Крэнк тем временем перевела рычаг на нейтралку, поставила на ручник и выключила зажигание.
Сердце у меня стучало, тело все еще сотрясалось от мощных вибраций мотора, а уши словно заложило ватой.
— Вот мы и дома! — звонко объявила Крэнк. — Пойдем!
Я выпрыгнула из кабины, не выпуская из рук коробки, и закинула на плечо рюкзак. Едва мои ноги коснулись твердой земли, меня посетило непреодолимое желание рухнуть на колени и возблагодарить Бога за то, что оставил меня в живых после стольких испытаний, но я все же воздержалась, пытаясь наконец обрести устойчивость.
— Сюда! — крикнула мне из темноты Крэнк.
Я ступила на тротуар и задрала голову, обозревая нависшего над нами темного каменного исполина. Ух ты!
Двухэтажный дом на углу Ферст-стрит и Колизеумстрит стоял посреди запущенной лужайки за черной металлической оградой, окруженный густыми дебрями. Его высокая прямоугольная громада выцветшего лиловатого оттенка была украшена двойными портиками, кружевными коваными перилами и черными колониальными ставнями, обрамлявшими огромные окна. Из некоторых окон пробивался тусклый свет, приглушенный темными шторами, грязью и копотью.
Мне этот дом полюбился сразу. Красота, омраченная временем и запустением, но не утратившая достоинства. Да, такое место было явно по мне.
Воспрянув духом от мысли, что я, кажется, все же не зря сорвалась с места и приехала в Новый-2, я вошла вслед за Крэнк в главные ворота, увитые спутанной стебельчатой массой с мелкими душистыми цветочками. Целые заросли их взбирались и по боковой стене, обвивая балюстраду второго этажа. С крыши над верхним портиком нависал черный фонарь.
— Клево, да? — спросила через плечо девочка, отпирая дверь.
— Ты здесь живешь?
— Угу. В общем-то, формально мы не являемся владельцами дома, но за все это время никто не заявил права на него, поэтому мы считаем его своим. Здесь в ГД — так мы называем Гарден-Дистрикт — пустых особняков навалом. Лучшие давно захвачены скваттерами, но и этот очень даже ничего. Есть в нем комнаты похуже, но остальные вполне сносные. — Она предостерегающе подняла руку: — Двадцать за поездку и сорок за комнату!
— А-а, конечно.
Я поставила рюкзак на ступеньку, выудила из него бумажник и отсчитала в раскрытую ладошку Крэнк три двадцатидолларовые банкноты.
Мы оказались в просторном, высотой в два этажа холле с паркетным полом и широкой лестницей вдоль одной из стен. Нижняя часть лестницы слегка загибалась по направлению к входной двери и у самого основания расходилась веером, напоминая разлитый из кувшина мед. С потолка свисала огромная люстра. Ее металлическое кружево было столь искусной и изящной выделки, что казалось, будто его выткал некий волшебный паукбронзоткач.
Большие проемы с обеих сторон холла вели в другие помещения. Слева располагалась огромная столовая с внушительным длинным столом и десятком стульев с высокой спинкой. Потолок украшал выцветший расписной плафон, а стены были оклеены бордовыми с золотом обоями, тоже поблекшими и кое-где отставшими. По периметру столовой через равные промежутки висели бра черного цвета, все они, за исключением двух, горели. Два высоких окна были обрамлены тяжелыми старинными бордовыми шторами.
— Шикарно, да? — спросила из-за спины Крэнк. — Мы зовем ее Склепом, потому что обстановочка тут как в фильме про вампиров.
— Чудесно, — пробормотала я.
Плашки паркета в вестибюле кое-где подгнили, и, пока мы шли к лестнице, я старалась на них не наступать. Обои, как и в столовой, местами отклеились, а то и вовсе отвалились, но Крэнк верно подметила: условия показались мне вполне сносными. Если честно, я сочла, что внутри дом не менее прекрасен, чем снаружи.
— Вначале я покажу тебе твою комнату.
Напротив столовой через холл находилась гостиная. Она занимала всю левую часть первого этажа. Те же высокие потолки, две пропыленные люстры и два камина у дальней стены, а над ними зеркала в позолоченных рамах. Отделка гостиной, как и столовой, а возможно, и всех остальных комнат, поражала обилием лепных корон и узоров. Одно из окон было на скорую руку заколочено досками, из которых торчали гвозди.
— Можешь занять комнату напротив моей, — окликнула меня с лестницы Крэнк. — И осторожней на шестнадцатой ступеньке!
Я шла и считала, вовремя перешагнув через опасную ступеньку, а затем последовала за девочкой в широкий коридор. Она остановилась у первой двери налево и посторонилась, пропуская меня вперед.
— Входи.
Внутри было темно и пахло отсыревшим деревом. Крэнк щелкнула выключателем, и над нами тускло загорелась маленькая люстра, свисавшая из центра лепного медальона на потолке. Пол оказался дощатым, с широки ми половицами. В спальне тоже было два высоких окна. Я осторожно переступила порог — половицы заскрипели под ногами, но выдержали.
— Отсюда вид на сад сбоку. Матрац весь заплесневел, и мы давным-давно его выкинули, но я могу принести тебе свой спальный мешок. Вода в кране есть, но на твоем месте я бы не стала ее пить. Зато душ принимай сколько угодно и туалетом пользуйся. Вот дверь в туалет, в каждой спальне есть свой. Новем в первую очередь бросил все средства на восстановление Французского квартала,
