Итак, у нас были все необходимые ингредиенты для безопасного и ответственного сношения. Одно лишь затруднение: мы оба не возбудились физиологически. Для нее это проблемы не составляло; в интересах ноноксинолизации всей моей спермы до последней капли у нее имелся личный запас лубрикантов, которого хватило бы для смазки всего оборудования тяжелой промышленности индустриально развитой нации. Но толку от этого было мало – из-за отсутствия эрекции у меня. Она попробовала применить всяческие ручные способы воздействия на мой пенис, что означало компенсацию неумелости энтузиазмом и прекратилось, лишь когда она чуть не поменяла местами яйца в моей мошонке. Она перешла к оральному спектаклю, опаснее предыдущего из-за близости зубов, но в остальном достаточно безвредному: похоже, в детстве она убедила себя – и так и не выросла из этого убеждения, – что минет заключается в надувании фаллоса посредством нагнетания воздуха в мочевыводящий канал. Переубеждать ее означало лишь продлить суровое испытание, так что я не стал ее отговаривать и смотрел автомобильную рекламу, пока не достиг полной эрекции в ее симпатичном ротике. Мы были готовы. Пока она смазывала себя, я натянул презерватив. Дальше – только вопрос позиционирования. То есть координации множества локтей и коленей в замкнутом пространстве при строгих временных ограничениях. Мы усадили ее на меня, где дополнительный обзор повышал шансы взаимного согласования. Она направила мои руки под свитер, прилепив их ладонями вниз под спортивный бюстгальтер, и ввела мой латексный член в вагину, словно тампон.
Смазка гарантировала комфортабельное облегание, сводя к нулю трение – мы ничего не чувствовали. Как и в недавней перепалке, каждый играл свою обычную роль, но при этом каждый присутствовал в постели не больше, чем персонажи на экране ее телевизора. Диктор говорил, а мы трахались, и никто не пострадал.
Я смотрел на экран через плечо Мишель, а она продолжала опускать свой таз на мой пах. Телевидение не требовало особого сосредоточения и не представляло заметного интереса. Муссоны, марафоны, миллионы: темы, заботившие людей, были чисто количественными. Я все толковал превратно. Сколько раз Мишель трахалась? Повысился или понизился у нас индекс Доу-Джонса? Каков пятилетний прогноз? Вместо романов мне стоило писать расписания поездов или таблицы умножения. Я посмотрел на Мишель надо мной, высокую и худую. Ее губы шевелились с каждым толчком бедер. Но то были не слова, нет. То были числа. Она считала. 126… 127… 128… Значит, она тоже считала.
Потом случилось нечто. За спиной Мишель, по телевизору. Я ее остановил. Она обернулась. Мы смотрели вместе. Отделяясь друг от друга, мы смотрели на Рим через спутник. И с высоты тысяч миль видели не что иное, как легкий бледный контур ложбинки, разделявшей груди Стэси Лоуренс.
VIII
Стэси, понятно, ни о чем не подозревала. Она не могла знать, что мы глядим на нее из спальни Мишель в Сан-Франциско, что вся Америка делает то же самое в похожей обстановке, всматриваясь из-под разнообразных одеял через девять часовых поясов в ее утренний капуччино на балконе апартаментов для новобрачных.
Она смотрела вниз, на улицу, следила, как у нее повелось каждое утро, за мужем, который покупал местные газеты у уличного продавца-инвалида, пытаясь совершить простую финансовую сделку с помощью четырех-пяти известных ему исковерканных итальянских слов. Он купил по одному номеру каждой, пересек улицу и вошел в вестибюль, где, должно быть, все сразу выкинул – он никогда не приносил наверх ни одной. Поскольку он об этом тяжелом испытании никогда не упоминал, Анастасия не расспрашивала о его ежедневной благотворительной акции.
На самом деле она не видела ни единой газеты уже полторы недели, с самого приезда. Саймон поощрял ее страсть к старым романам и, разумеется, не ожидал от нее новых трудов во время отпуска. Она читала вслух Генри Джеймса, чью Италию Саймон всеми доступными способами старался показать Анастасии, исключая телевидение и прочие вещи, отвлекающие от мира, который он нарисовал для нее в своем воображении.
Он вернулся, когда она допила капуччино, – как обычно, без новостей. Перегнулся через стол, чтобы застегнуть пуговицу на блузке, которую она пропустила. Она вздрогнула.
– Все в порядке, – сказал он жене. – Я уверен, посыльный не заметил. – Он поцеловал ее в лоб. – Ты уже выпила свое кипяченое молоко?
– Это был капуччино.
Он нахмурился:
– Хочешь еще?
– Сам решай.
Он позвонил вниз. Потом сел на балконе напротив нее.
– Ты обгоришь, – заметил он наконец после того, как она ничего не сказала, и он ничего не ответил, и ни один из них ничего не делал уже несколько минут. – Твой нос сгорит на этом солнце.
– У меня есть защитный крем.
– Нужно им пользоваться.
– Я пользуюсь, – вывернулась она.
– Какой фактор защиты?
– Который ты мне купил.
– Я покупал тебе два, Анастасия. Один для тела, другой для лица. Важно, чтобы у тебя не было морщин.
– Не будет.
– Тогда каким кремом ты намазала лицо?
– Из большого флакона, – наугад сказала она.
– Так я и думал. Большой флакон – для тела. Поэтому он такой большой.
– Ты думаешь, я большая?
– Я не собираюсь бросать тебя, Анастасия. Вот почему я не хочу, чтобы у тебя появились морщины.
Она вернулась в комнату. Залезла на разобранную кровать, чтобы намазаться кремом из маленького флакона. Он крикнул ей с балкона, что сначала надо смыть крем из большого флакона.
Она легла. Закрыла глаза, обняла подушку Саймона и перекатилась на другой бок, вертясь на льняных простынях, едва сморщившихся за ночь.
Позвонил посыльный. Анастасия дала ему на чай одну из мелких купюр, которые Саймон вручил ей для хранения в крошечном кошельке, купленном у дизайнера по коже, рекомендованного Жанель.
Оставила оба флакона с кремом на кровати и, морща голый нос, отраженный в серебряном подносе, отнесла капуччино на балкон к Саймону.
– Сколько ты дала? – спросил он.
– Мелкую банкноту.
– Какую?
– Которая была сверху. А они не все одинаковые?
– Они не все одинаковые.
– Я дала слишком мало?
– Я не знаю, Анастасия. Я не знаю, какая купюра была сверху.
– Та, которую ты положил сверху. Я за неделю ничего не потратила.
– Это не важно.
– Позовешь посыльного назад? Я могу дать ему больше.
– По-моему, тебе лучше поставить поднос. Думаю, мы выпьем капуччино и пойдем. И так тратим утро впустую.
Анастасия сделала, как ей сказали. Она села. Но к этому времени капуччино уже остыл.
– Значит, по-твоему, я дала слишком много? – спросила она мужа.
– По-моему, тебе нужно быть аккуратнее с деньгами.
– Их у нас достаточно.
– У меня бизнес, Анастасия. Я не могу позволить, чтобы ты подрывала его своими тратами.
– Я едва…
– Свадьба обошлась очень дорого. Твое платье.
