Зеф покачал головой, помахал в воздухе двумя парами боксерских перчаток, которые он держал за шнурки, и сказал:
— Конечно, он парень неплохой. Но одно дело, когда человек работает, или рассуждает, или даже оказывает услугу товарищу. А вот когда надо рисковать своей шкурой, это совсем другое.
Они снова прошли несколько шагов в молчании. У откоса бульвара, под еще не зажженным фонарем, уже прогуливалась старая проститутка.
— Что ни говори, а война — лучшая проверка для людей, — заметил Зеф. — Сразу видно, мужчина ты или нет.
Потом он указал на проститутку и прибавил:
— Вот эта, верно, радуется: ведь солдаты для нее — самые лучшие клиенты. Чем их больше, тем ей выше цена. И хоть она на редкость омерзительна, настоящая вошь, теперь она станет зашибать деньгу, пока не кончится вся эта заваруха.
61
В следующие дни работы было немного меньше. Хозяин продолжал суетиться, то куда-то убегал, то возвращался и без устали разглагольствовал. Он по-прежнему ругал всё и вся, неизменно прибавляя, что первыми жертвами войны будут пирожники-кондитеры.
— Когда людьми овладевает страх, пиши пропало! — говорил он. — Они начинают покупать только сахар да рис. Это выгодно бакалейщикам, а нашему брату — хоть ложись да помирай!
Мастер был мрачен. Он то принимался насвистывать, то напевал, но видно было, что на душе у него тоскливо.
Всякий раз, входя в цех, господин Петьо сообщал о вновь мобилизованных. Как-то он заметил:
— Кто мне по-настоящему противен, так это Нонен, торговец готовым платьем. Все время торчит на пороге своей лавки да поглядывает на тех, кто призван в армию и идет по улице с чемоданчиком в руке.
— Это верно, — вмешался мастер, — я тоже обратил внимание.
— А вы заметили, Андре, с каким торжествующим видом он поглядывает на них?
— Да, ему-то наплевать, он освобожден от воинской повинности, никогда не был в армии, и мобилизация ему не угрожает.
— Это мерзко! — заявил господин Петьо. — Хоть бы подглядывал исподтишка, что ли. А то у него, у этой тыловой крысы, такой вид, будто он над ними насмехается!
Мастер положил скалку на разделочный стол, подбоченился и повернулся к хозяину.
— Когда меня призовут, я нарочно пройду мимо его лавки, — сказал он. — И если замечу на его роже противную усмешку, то остановлюсь и набью ему морду.
Господин Петьо потер себе руки и рассмеялся.
— Черт побери!.. — вырвалось у него. — Вот бы на это посмотреть! Вот бы посмотреть!
Однажды, окончив работу, Жюльен и Кристиан некоторое время стояли на пороге. Господин Нонен выглядывал из своей лавки. Мимо шли мужчины, неся в руках чемоданчики, сумки, у некоторых за спиной были рюкзаки. Жюльен узнал покупательницу, которой часто отвозил пирожные. Она шла под руку с мужем. Проходя, она улыбнулась мальчику, и он заметил, что глаза у нее красные.
Жюльен простоял на пороге до того часа, когда мимо кондитерской обычно проходила девушка с улицы Пастера. Он увидел ее издали. Она шла быстро, высоко подняв голову, и, как всегда, глядела прямо перед собой. На ходу ее мягкие волосы слегка разлетались. Когда она скрылась за поворотом на улицу Бьер, Жюльен вошел в дом. Был вечер тридцатого августа. Мальчик прошептал:
— Еще один день, а потом — сентябрь. Значит, останется тридцать дней…
Срок его контракта заканчивался 30 сентября. Жюльен часто думал об этом, но сейчас ему пришло в голову, что он, должно быть, так и уедет, не решившись ни разу заговорить с этой девушкой.
Он медленно поднялся по лестнице к себе в комнату, вошел и растянулся на кровати. Сначала перед его глазами стояло только лицо девушки с улицы Пастера, ее высокая, стройная фигура.
…Ему чудится, будто она здесь, перед ним, в его комнате. Потом внезапно все меняется. Она по- прежнему тут. Но теперь дело происходит уже не в комнате, где живут ученики господина Петьо.
Жюльен неподвижно лежит на белой койке. Он с трудом удерживает гримасу боли — так сильно ноет плечо, но ему удается даже улыбнуться. Девушка подходит к нему. Она также улыбается.
Он пробует приподняться на своем ложе, хочет что-то сказать, но только стонет от боли. К нему кидается сиделка.
— Нет-нет, будьте благоразумны, не шевелитесь, не разговаривайте!
Девушка также стоит теперь у самой кровати.
— Пожалуйста, не разговаривайте, — просит она.
В палату входит солдат. Он направляется к Жюльену и спрашивает:
— Ну как, можно терпеть?
— Он чувствует себя хорошо, — вмешивается сиделка, — но разговаривать ему вредно.
Солдат показывает на свою обмотанную бинтами руку и поясняет:
— У меня дело идет на лад. Но мне досталось меньше, чем ему. Ранение в руку — дело не страшное, если только у тебя ее не оттяпают.
Девушка обращается к солдату:
— Вы были вместе с ним?
— Барышня пришла навестить вашего товарища, — говорит сиделка.
Солдат улыбается.
— Счастлив с вами познакомиться. Жюльен мне часто о вас рассказывал. Ну что ж, можете им гордиться, он малый храбрый.
Солдат покачивает головой. Он даже слегка присвистнул. Жюльен закрывает глаза.
— Расскажите мне подробно, как все было, — просит девушка. — Разумеется, я читала в газетах, но ведь это не одно и то же.
Солдат откашливается. С минуту он молчит, потом начинает свой рассказ:
— Так вот, значит, мы занимали позицию перед линией Мажино, стояли в дозоре. Три дня подряд боши обстреливали нас из орудий. Они уже убили капитана, лейтенанта и двух унтеров. Вдруг нам объявляют: «Так-то и так-то. Им удалось повредить линию Мажино. Если вы их не удержите, они могут прорвать ее». Ну, сами понимаете, нас тут же вызвалось человек тридцать! Как говорится, коли надо — так надо! Ну что ж, мы удерживаем позицию. И толкуем меж собой: «Поживем — увидим». К тому же нам обещали, что за два дня линию Мажино восстановят. Вот только бомбардировки продолжаются и наши ряды тают. На заре немцы начинают атаку. Они крупными силами переправляются через Рейн и готовятся к штыковому бою. К нам в траншею падает граната, старший сержант, командовавший нашим отрядом и отдававший в эту минуту приказ последним еще оставшимся в живых унтерам, валится на землю. Он убит, убиты и все остальные — не осталось больше командиров!
Солдат на минуту останавливается и поворачивает голову к Жюльену: тот по-прежнему лежит, закрыв глаза. Тогда солдат улыбается девушке, потом, понизив голос, продолжает свой рассказ.
— Командовать некому. И тотчас же несколько человек решают дать тягу. Я находился рядом с Жюльеном, он посмотрел на меня. И я сказал ему: «Дело плохо». «Да, — ответил он, — надо помешать им смыться…» С минуту он колеблется, потом хватает винтовку и кричит тем, кто перетрусил: «Если вздумаете драпать, буду стрелять в спину!» Тогда один из них и говорит: «Тебе что, больше всех надо? По-моему, ты такой же солдат, как мы». А боши тем временем приближаются. И тут я вижу, как мой Жюльен сбрасывает каску, надевает пилотку и кричит: «Смелей, ребята! Если мы вылезем из окопов, они решат, что это массированная контратака, и побегут! Надо только побольше шуметь, чтоб они подумали, будто нас здесь тысячи две!» Он хватает две сумки с гранатами, вскакивает на бруствер и кричит: «За мной! В штыки!» И бежит прямо на бошей, швыряя гранату за гранатой.
