грузовика поимел меня на земле вон там. Я вся запыхалась и горю, и сердце у меня точно мурлычет.
Она прищурила хорошенькие глазки, пытаясь разглядеть его получше.
На фоне воды была видна стройная фигура (гибкий, подумала она, довольная, что нашла прилагательное, которое было бы одновременно и поэтичным, и уместным, учитывая, что стояли они в зарослях гибкого ивняка).
Джек Блэк там, а гостинице, уже был задвинут в темный угол. Птица в руке, подумала она. Да уж, птица в руке, так?
Как бы то ни было, не унесет же Джека Блэка восточным ветром, так? Он и завтра вечером будет тут.
А сейчас ей так хорошо в обществе этого незнакомца с его изысканным американским акцентом. Она скорее почувствовала его улыбку, чем увидела ее. Вообразила себе музыку его души.
Вот это уж точно поэтично. Музыка души. Она никогда ни о чем подобном не слышала. Но в этом мужчине она была; он играл ее для нее.
Как же хорошо с ним рядом.
Она сделала шаг к кромке воды под плотным пологом ивовых ветвей.
Теперь стали видны его мягко вьющиеся светлые волосы. Сильное лицо и мускулы под кожей хорошо развиты.
Пара едва заметных отметин по обеим сторонам носа наводила на мысль о том, что он иногда надевает очки.
Когда читает ноты за фортепьяно, подумала она. И еще он был высоким. Прямо образец художника викторианских времен. Романтика извергалась из него, как вода из источника.
Я влюблена. Впервые в жизни я по-настоящему влюблена. Я люблю этого человека. Я хочу раствориться в крови его сердца.
— У тебя чудесные волосы, — сказал он. — Как будто среди прядей сияют золотые огоньки.
— Спасибо, — кокетливо отозвалась Диана, позволив себе быть польщенной. — Вам не холодно без пальто?
Только сейчас она заметила, что он одет всего лишь в рубашку и светлые летние брюки. На мгновение ей показалось, что они чем-то испачканы, но, нет, наверное, это всего лишь тени.
Она бы поглядела еще раз, но он рассматривал ее с неожиданной сосредоточенностью. Брови у него были на удивление темными для блондина. Но главное — глаза... она никогда не видела таких глаз. Они прикованы ко мне так... так... скажи же это, Ди, скажи! — в упоении подумала она... они прикованы ко мне так страстно.
— Ты здесь живешь? — плавно сменил он тему, озарив собеседницу потрясающей улыбкой. — Я хотел сказать — в городе, не в реке.
Она хихикнула своим «я-такая-хорошенькая-девочка-когда-хихикаю».
— Да. За все мои прегрешения. А вы?
— За все твои прегрешения? Такая девушка, как ты, не может знать, что такое грех, я прав?
— Ну... я не вчера из грузовика с капустой выпала.
— У тебя и вправду чудесные глаза, да?
— Спасибо. — И у тебя тоже, подумала она, чувствуя, как в ней поднимается какое-то дремное тепло. Его глаза такие огромные, такие бескрайние.
Она взгляд от них не могла отвести.
Он не моргал. Не сморгнул ни разу. Глаза были умные и зоркие.
Чудные, чудные глаза. Сердце у нее мурлыкало, кровь бежала по жилам теплой тягучей волной; она чувствовала такое... Такую умиротворенность, такую благодать.
— Как твое имя?
— Диана.
Ничто не существовало, кроме его глаз. Она восхищалась ими. Они были ярче любых бриллиантов, какие ей доводилось видеть. И он не моргает, подумалось ей. Моя любовь не моргает. Никогда.
— Диана. Тебе идет.
Мускулы вокруг его глаз ежесекундно меняли форму. Теперь глаза, казалось, пульсировали. Они то были огромными, как диски со вставкой из лазури в центре. То вдруг белок исчезал, и ей виден был только зрачок. Глаза превращались в черные дыры; глубокие и бесконечно загадочные.
Она обнаружила, что сходит с дорожки.
Ни разу не отвела взгляда от его глаз.
Эти глаза...
Тепло, любовь, безмятежность, нежная музыка, ее переполняет ангельская музыка.
Потом случилось нечто прекрасное.
Бормотание реки, пение птиц, дыхание ветра, поющего в ивовых ветвях. И все это растворилось в его глазах. И со всем этим растворилась и частичка ее.
Он видит, что я прекрасна, вне себя от радости подумала она. Я хочу отдаться ему, раствориться в нем. Я хочу отдать ему все. Но что я могу дать? У меня ведь нет ничего особенного, что он мог бы захотеть. Так?
Его глаза — огромные сияющие сферы.
Его улыбка. — теплая, любящая, жаждущая.
Голодная.
Его руки медленно, мягко поднялись, чтобы любовно заключить ее в объятия. Будто пара огромных крыльев, окутывающих ее восхитительным теплом.
Она приоткрыла рот в ожидании первого поцелуя.
Была суббота, три часа пополудни.
2
Суббота, три пятнадцать пополудни.
— Дэвид, присоединишься ко мне за кофе?
Приветствие Электры Чарнвуд долетело из дальнего угла вестибюля гостиницы.
Дэвид отпустил входную дверь, и та закрылась, отрезав шум рынка и проезжающих мимо машин.
— Не прочь, — улыбнулся он.
Электра вышла из-за стойки портье с массивным серебряным подносом в руках, нагруженным чашками и кофейником с густо-черным кофе.
— Надо же. — Она тепло улыбнулась. — Вижу, ты основательно проветрился. Далеко ходил?
— На окраину. Семейный визит.
— Значит, это будет мистер Джордж Леппингтон. Дядя? Дэвид кивнул.
— Не знаю, чем вы тут питаетесь в ваших краях, но ему это на пользу. Ему, наверное, далеко за восемьдесят, а выглядит он гораздо здоровее меня. Давай я подвину вазу.
Он передвинул вазу с середины к краю стола, чтобы Электре было удобнее поставить поднос.
— Ты знаешь Джорджа? — спросил он.
— Скорее, знаю о нем. Вижу его иногда в городе. А теперь, Дэвид, садись и развлекай меня, я только что прилежно обошла весь Уитби в поисках нового платья, но не смогла найти ничегошеньки, что бы мне подошло. О, проклята девчонка. Белые цветы.
— Извини?
Электра приподняла вазу, в которой стояла пара белых гвоздик.
— Сколько раз я ей говорила, никаких белых цветов. — Она бросила на Дэвида один из своих взглядов в упор. — Ты знаешь, что в Китае белый цветок — символ траура?
С улыбкой он покачал головой.
— Однако вестибюль не приобрел из-за них похоронный вид.
— Может, у горничной было предчувствие или вроде того, — вздохнула Электра. — Ладно. Давай я за тобой поухаживаю. Молока?
— Черный.
— Вот это мне по сердцу. Не стесняйся. Возьми печенье.
— Здесь всегда так тихо под вечер субботы?
