Это просто место. А ему ведь надо где-то быть, так? Нельзя же просто взять и выпрыгнуть из этой чертовой вселенной, оставив за собой чертову дыру. Леппингтон — город, так что он вполне может пересидеть здесь какое-то время.
Он зашагал прочь от станции, через площадь и мимо рыночных лотков, отмахиваясь от дамочек, как от мошек. Но он не просто шел, он выступал. Когда он шел так, ему казалось, он может подойти к стене и пройти прямо сквозь нее, будто танк; кирпичи и известка полетят во все стороны, а он будет двигаться вперед — неостановимый танк. Он велик, он великолепен; у него и в плевке сила. Его голова обрита наголо, чтобы выставить напоказ всему миру шрамы, которые он коллекционировал все двадцать два года. Первый, который он приобрел, тот, что шел от угла левого глаза к мочке уха и выглядел как нарисованный красным фломастером, тот, что появился у него, когда ему была неделя от роду (он же был еще засранным младенцем), был самым лучшим. Он заставлял людей взглянуть на него дважды; перед вами монстр Франкенштейна, черт побери, прекрасный и ужасный в своих шрамах. Так что прочь с дороги, или я раздавлю вас в лепешку.
О'кей... вот он, Леппингтон.
Надо же с чего-то начинать. Он завладеет этим блядским городом. Город станет этаким большим жирным выменем, которое он будет сосать и сосать. Он выдоит его досуха, а затем... Затем, как он делал и раньше, он двинет дальше, оставив вымя сухим и пустым.
— Вымя! — выплюнул он в лицо старику в кепке. Старик взглянул на него ошарашенно.
— Вымя!
Это что, тот самый педик, который ворчал на него в поезде?
Может, шмякнуть его по-быстрому? Пусть облюет и описает свои обвислые стариковские штаны посреди улицы.
Не-е-е!
Ему предстоит работа. Он начал с пабов, где разыскивал нужных людей. Он не семенил застенчиво. Он входил в бары вразвалочку, оглядывался — смотрел людям прямо в глаза. Осознав, что это не те, кого он ищет, он выходил... нет, выступал...
...настанет день, и я не пойду через сраную дверь, я пойду через сраную стену...
...он оглядывал кафе, перекрестки. Он искал не каких-то известных ему людей, он искал известный тип. Когда он их найдет, то узнает, как узнают своих крокодилы.
Он обнаружил их на пустыре позади церкви. Четверка неудачников гоняла консервную банку. Они порядком забалдели — вероятно, от клея или растворителя — и улюлюкали дурацкими голосами.
...как педерасты в блоке 'С'. Он однажды застал одного такого в душе. Глаза у педика загорелись.
Хосю, ты просчитался, мальчонка. Он с такой силой швырнул педика о стену, что расколол с десяток плиток. Вода с шипением падала из душа, разбавляя кровь на полу, так что сгустки ее резались красными розами, от которых расходились чудно-чудные дымно-розовые лепестки. Потом, медленно-медленно, великолепные красные цветы расцвели на полу у его босых ног, и он оказался в луже воды, затуманенной розовым, малиново-красным и алым. Цветы выглядели потрясающе — как что-то из сна.
Сейчас в Леппингтоне он пристально смотрел на мальчишек, гоняющих банку. Им, наверное, было лет по восемнадцать-девятнадцать.
— На кого ты, черт побери, пялишься?
Они сказали это — или что-то подобное с той же целью, — когда он пошел на них. Первый упал, зажимая расквашенный нос, второй рухнул как подкошенный — апперкот едва не сломал ему шею, третий попытался замахнуться... но он двигался как в замедленной съемке. Почему люди всегда движутся, как в замедленной съемке?
Шмяк! Шмяк!
Выкашливая сердце, сложился третий.
Четвертый вытащил нож. Дерьмо, его не спас бы и автомат. Удар головой свалил мальчишку наземь.
Хорошо бы добавить ему пинок в лицо, но он проделал свой путь в Леппингтон не для того, чтобы убивать.
Нет. Он здесь, чтобы учить.
Глава 4
1
Бернис Мочарди завтракала на кухне фермы, где она работала. Хотя сегодня завтрак состоял всего из одного тоста и чашки чая «эрл грей».
Она притворялась перед самой собой, что слишком частые обеды в «Садах Пекина», единственном китайском ресторане Леп-пингтона, начали сказываться на ее талии. Но истинная причина была в том, что в последние дни у нее не было аппетита. На деле фигурой она могла бы потягаться с любой моделью на подиуме.
А подлинная тому причина — кассеты, сказала она себе. Истерзали они тебя, да, Бернис?
Она ловко поставила чайник на конфорку и отвернула газ.
Не можешь выбросить парня с видео из головы, да? У него (было?) такое милое лицо, а от его голоса по коже бежали мурашки. Что случилось с ним там, в подвале?
Бернис опустила в чашку пакетик с заваркой.
Он кричал, будто под обстрелом, а изо рта у него не вылетало ни звука. Его лицо было ужасно, просто оскал страха.
Нужно взять и бросить кассету в один из мусорных баков на площади. Полить бензином, сжечь эту дурацкую коробку. Пленка поглощает твою душу. И позабудь имя Майк Страуд. Выбрось его из головы. Ты ведь не встречала его никогда.
— Не хмурься так на молоко, дочка, скиснет.
— О, Мэвис. Я только готовлю чай. — Бернис оторвалась от болезненных мыслей. — Выпьешь чашку?
— Только если от твоей мины все молоко не свернулось, — добродушно отозвалась Мэвис. Ей было под шестьдесят, и на пухлом лице красовались очки в розовой оправе. — Я разолью молоко по чашкам, а ты совершишь набег на коробку с печеньем.
— Я пью с ломтиком лимона. Не беспокойся, я нарежу.
— Чай с лимоном? Ох уж эти городские нравы. Мэвис всего лишь мягко поддразнивала девушку. Ей нравилось разыгрывать перед Бернис неотесанную деревенщину, таращить глаза на ее одежду, перед тем как девушка натягивала рабочий комбинезон, в котором все работники на ферме выглядели как врачи в анатомическом театре.
— 0-ох, — заворковала Мэвис, — эта блузка ведь из чистого шелка? И синий лак на ногтях. Мистер Томас просто не сможет держать при себе руки.
— Я накрасила их специально для мистера Томаса, — озорно усмехнулась Бернис. — Я намерена свести его с ума.
И обе они покатились со смеху. Мистеру Томасу, владельцу фермы, было далеко за семьдесят, к тому же он был мрачно непреклонным методистом. Однажды он отправил домой одного из паковщиков, заявив, что чувствует, как от работника пахнет пивом, и готов поклясться в этом Небесам на самой Книге.
Теперь они двигались по кухне, похожей на клинику в сиянии белых плиток и серебристой нержавеющей стали, готовя каждая свой завтрак. Мэвис достала из коробки пластиковый стакан, чтобы поставить его в микроволновую печь.
Когда Бернис Мочарди сказала подругам, что она нашла себе работу на ферме, те были поражены.
Сидя в пиццерии на Кэнел-стрит в Манчестере, они засыпали ее вопросами. Они явно представляли себе, как Бернис в ковбойке и с соломинкой в зубах хлюпает весь день по навозной жиже и, может, время от времени похлопывает по крупу какую-нибудь упитанную свиноматку, объявляя во всеуслышание: «Ну, какой поросеночек отправится у нас на рынок?».
Когда она сказала, что это за ферма, они ушам своим не могли поверить.
— Пиявки?
