— Как вы думаете, куда все запропастились?
— Не знаю.
— После всего, что мы с вами для них сделали, они могли бы вести себя и полюбезнее! Всего полчаса назад они рассыпались в благодарностях, и вот уже мы позабыты! Заметьте, с тех пор как мы здесь, нам не предложили даже кусочек кекса. Разумеется, для обеда сейчас поздновато, хотя я, например, умираю с голода! — Он помолчал. — Да и огонь в камине почти потух.
— Подбросьте угля, — предложил Ласселлз.
— Да? И перепачкать себе костюм?
Свечи догорали одна за другой, огонь в камине угасал с каждой минутой. Венецианские пейзажи по стенам превратились в черные квадраты на фоне чуть менее густой черноты. Довольно долго оба джентльмена сидели в молчании.
— Часы пробили половину второго! — внезапно воскликнул Дролайт. — Какой зловещий звук! Уф! В романах все страшное начинается с того, что звонит колокол или часы бьют в темном доме!
— Не припомню, чтобы нечто ужасное случилось в половине второго, — отвечал Ласселлз.
В этот миг послышались шаги на лестнице, затем в коридоре. Дверь распахнулась, на пороге стоял кто-то со свечой в руке. Дролайт схватил кочергу. Однако это был мистер Норрелл.
— Не пугайтесь, мистер Дролайт. Бояться нечего.
Тем не менее лицо мистера Норрелла, когда тот поднял подсвечник, казалось, свидетельствовало об обратном; оно было бледным, в расширенных глазах угадывался пережитый ужас.
— Где сэр Уолтер? Где остальные? Мисс Уинтертаун зовет матушку.
Мистеру Норреллу пришлось дважды повторить последнюю фразу, прежде чем до собеседников дошел смысл его слов.
Ласселлз быстро заморгал и открыл рот, словно от изумления, но тут же оправился, снова его закрыл и принял надменное выражение, которое и сохранял до конца ночи, как будто регулярно посещает дома, где воскрешают молодых леди, и находит сегодняшний случай довольно заурядным. Дролайту, тем временем, надо было сказать тысячу разных вещей, и он сказал их всем, хотя, боюсь, никто не удосужился в них вникнуть.
Дролайта и Ласселлза послали за сэром Уолтером. Затем сэр Уолтер сходил за миссис Уинтертаун, и мистер Норрелл повел ее, рыдающую и дрожащую, в комнату дочери. Тем временем новость о воскрешении мисс Уинтертаун распространилась по дому; слуги, услышав ее, преисполнились радости и благодарности мистеру Норреллу, мистеру Дролайту и мистеру Ласселлзу. Дворецкий и двое лакеев подошли к мистеру Дролайту и мистеру Ласселлзу и сказали, что если когда-либо мистеру Дролайту или мистеру Ласселлзу потребуется их помощь, пусть только намекнут.
Мистер Ласселлз шепнул мистеру Дролайту на ухо, что, оказывается, добрые дела чреваты фамильярным обращением большого количества мужланов, и он постарается их больше не совершать. По счастью, мужланы так радовались, что не заметили его досады.
Вскоре стало известно, что мисс Уинтертаун встала с постели и, опираясь на руку мистера Норрелла, вышла в гостиную, там села в кресло у камина и попросила чаю.
Дролайта и Ласселлза пригласили в уютную маленькую гостиную, где они нашли мисс Уинтертаун, ее мать, сэра Уолтера, мистера Норрелла и несколько слуг.
Миссис Уинтертаун и сэр Уолтер выглядели так, будто за эту ночь посетили несколько потусторонних миров, такие серые и осунувшиеся были у них лица; миссис Уинтертаун плакала, а сэр Уолтер время от времени проводил рукой по бледному лбу, как человек, которому приснился кошмарный сон.
Мисс Уинтертаун, наоборот, казалась весьма спокойной и собранной, словно провела весь вечер в кругу семьи. Она была в том самом изящном платье, в котором Дролайт и Ласселлз видели ее в последний раз. Она поднялась и улыбнулась Дролайту.
— Мы с вами едва знакомы, сэр, но мне сказали, как многим я вам обязана. Боюсь, мой долг вам неоплатен. То, что я здесь, во многом результат ваших усилий и настойчивости. Спасибо, сэр. Большое, огромное спасибо.
И она протянула ему обе руки.
— Ах, сударыня! — вскричал Дролайт, рассыпаясь в поклонах и улыбках. — Поверьте, для меня было величайшей че…
Он осекся и на мгновение замолчал.
— Сударыня? — Дролайт коротко, смущенно хохотнул (что само по себе было ему несвойственно). Не выпуская пальцев мисс Уинтертаун, он огляделся, словно ища кого-нибудь, кто ему поможет, потом поднял ее руку и показал девушке.
Та ничуть не испугалась, но явно удивилась; она повернула ладонь так, чтобы увидела мать.
У нее недоставало мизинца на левой руке.
9
Леди Поул
Октябрь 1807
Как было замечено (дамой бесконечно более умной, нежели автор этих строк), мир благорасположен к тем, кто женится или умирает в юные лета[16+]. Вообразите же интерес к мисс Уинтертаун! Ни одной юной леди еще не удавалось умереть во вторник, воскреснуть в ночь на среду и выйти замуж в четверг; некоторые даже считали, что для одной недели это многовато.
Все желали видеть счастливицу. Большинство знало только, что при переходе из нашего мира в иной и обратно она лишилась мизинца. Всех занимало: изменилась ли она в чем-то еще? Об этом слухи умалчивали.
В среду (наутро после счастливого оживления) все главные участники событий, как сговорившись, хранили молчание; визитеры, прибывшие на Брансвик-сквер, узнали только, что мисс Уинтертаун и ее матушка отдыхают. На Ганновер-сквер прислуга давала такой же ответ: мистер Норрелл очень утомился и не может никого принять. Что же до сэра Уолтера Поула, то его местопребывание выяснить не могли (хоть и подозревали, что он у миссис Уинтертаун на Брансвик-сквер). Если бы не мистер Дролайт и мистер Ласселлз (всеобщие благодетели!), город так и прозябал бы в мучительном неведении. Без устали разъезжали они по Лондону и успели за одно утро посетить бесчисленное множество гостиных. Невозможно сказать, сколько приглашений на обед получил мистер Дролайт в тот день; счастье еще, что он никогда не был усердным едоком, а то не миновать бы ему расстройства пищеварения. Пятьдесят или более раз он описывал, как после воскрешения мисс Уинтертаун рыдал вместе с ее матушкой, как сэр Уолтер Поул пожал ему руку со словами самой искренней признательности; как он умолял сэра Уолтера не благодарить его, и как миссис Уинтертаун настояла, чтобы их с мистером Ласселлзом отвезли домой в ее собственной карете.
Сэр Уолтер Поул вышел от миссис Уинтертаун около семи часов утра, отправился к себе и лег спать, однако около полудня (как и предполагали лондонцы) вернулся на Брансвик-сквер. К этому времени миссис Уинтертаун уже поняла, что ее дочь — в некотором роде знаменитость. Помимо визитных карточек, которые посетители оставляли в прихожей, каждый час приносили множество писем с поздравлениями, в том числе от людей, о которых миссис Уинтертаун никогда не слышала. «Дражайшая сударыня, — писал один из них, — желаю Вам поскорее стряхнуть уныние, навеянное мрачной сенью».
То, что незнакомые люди считают себя вправе высказываться по столь личным вопросам, как смерть и воскрешение, и выражают свое любопытство и догадки в письмах к ее дочери, вызвало крайнее неудовольствие миссис Уинтертаун. У нее накопилось немало возмущенных слов по поводу этих дурно воспитанных особ, и сэр Уолтер, прибыв на Брансвик-сквер, вынужден был выслушать их все.
— Мой совет, мэм, — сказал он, — больше о них не думать. Мы, политики, знаем, что лучшее средство против наглецов — достоинство и молчание.
— Ах, сэр Уолтер! — воскликнула его будущая теща. — Отрадно видеть, что наши мнения так часто совпадают! Достоинство и молчание. Да, да! Чем меньше мы будем говорить о страданиях бедной Эммы, тем лучше. С завтрашнего дня я намерена никогда их больше не упоминать.
