«уехали» в прошлое гораздо дальше.
Он видел старый «форд-капри».
Вернее, эта машина должна была бы быть старой. Она обязана была иметь вид проржавевшего ведра со стучащим двигателем. Но это был сверкающий новенький экземпляр. Регистрационный номер мог бы дать Ли дополнительную информацию, но сам Ли вдруг понял, как глубоко ему наплевать на то, насколько далек этот год от его недавнего прошлого.
Шок все еще держал его в отупении.
Ли хотелось одного – как можно скорее оказаться в городе и опрокинуть несколько стаканчиков чего- нибудь покрепче.
Нет, к чертям эти «несколько»! Он хотел надраться до умопомрачения.
Двухэтажный автобус, гремя, одолел подъем на холм и остановился. Дверь с шипением открылась.
Во всяком случае, этот автобус не слишком отличался от тех, с которыми привык иметь дело Ли. Он вошел внутрь и протянул водителю монету в пятьдесят пенни.
– До Кастертона, пожалуйста.
– А помельче нет, сынок?
– А сколько надо?
– Восемнадцать новеньких.
Ли принялся шарить в узких карманах черных брюк, к которым он с каждым мгновением ощущал все большую неприязнь.
Шофер нетерпеливо выстукивал что-то пальцами на руле, одновременно мурлыча мотивчик себе под нос, все время, пока Ли рылся в пригоршне медной мелочи, выискивая восемнадцать однопенсовых монеток.
– И не забудьте свой билет, – напомнил водитель, когда Ли уже направился к своему месту.
Через несколько секунд Ли уже сидел в кресле, задумчиво скручивая в трубочку билетик и тупо поглядывая на пролетающий мимо пейзаж. Большинство встречных машин он не мог даже определить, но он видел их в старых телевизионных передачах, сюжеты которых относились к семидесятым годам.
Однако и это было ему безразлично. Сначала Ли приписывал это безразличие шоку от того, что он дважды чуть не погиб на протяжении нескольких последних часов. Физическая боль тех событий все еще ощущалась им как реальность. Он время от времени потирал свой живот там, где пули прошли насквозь через кожу и плоть.
Но теперь Ли пришло в голову, что для того, чтобы вызвать такое состояние, потребовалось нечто большее, чем шок. То, что он был так безразличен к окружающему, проистекало из полной отключенности от реального мира.
Единственная реальность, на которой он мог сосредоточиться
2
Николь Вагнер начала спуск по стволу конского каштана. Неуклюжая шкура гориллы непрерывно цеплялась за сучки.
Николь тяжело дышала, ее длинные золотистые волосы растрепались, запачкались, в прядях запутались обрывки зеленых листьев.
Она пришла к выводу, что, попав в крону, она пролетела между ветвями примерно половину расстояния до земли, пока не упала лицом вниз на толстую и – увы! – очень твердую ветвь. Груди и живот Николь до сих пор болели от этого столкновения.
Теперь в ее голове жила лишь одна мысль: поскорее спуститься на землю и убежать.
Уильям Босток очень скоро поймет, что она не сломала шею. И, безусловно, отыщет дорогу, чтобы спуститься в карьер.
– Давай... Давай, Николь... скорей... скорей... – задыхаясь, шептала она себе. Надо спуститься с дерева. Надо бежать.
Назад в амфитеатр. Это самое лучшее. Там люди. Там Босток не осмелится тронуть ее.
Она глянула вниз сквозь сплетение ветвей. Земля была футах в пятнадцати.
Осталось лишь сползти по стволу, уцепиться за нижнюю ветвь, повиснуть на ней и спрыгнуть на землю.
А потом делать ноги. С предельной скоростью.
Николь уселась на самую нижнюю ветвь. Ветвь была толщиной в талию самой Николь, она покряхтывала и клонилась под тяжестью ее тела. Ноги Николь двигались, будто она сидела на качелях.
Николь набрала побольше воздуху. Еще секунда...
– А ну, подлянка!
Звериный рев почти оглушил Николь.
Она громко вскрикнула, когда Босток вынырнул откуда-то и схватил ее за ногу.
Видимо, отыскал тропу вниз скорее, чем она рассчитывала.
И схватил за ногу.
Николь громко крикнула, когда он рванул эту ногу на себя.
Бостоку удалось одним рывком почти наполовину стащить ее с дерева.
Ее ягодицы потеряли контакт с веткой и наполовину висели в воздухе. Единственное, что удерживало Николь от падения на землю, было то, что она успела обеими руками вцепиться в более высокую ветку, находившуюся на уровне ее лица.
Ветвь была тонкая – в руку ребенка – и такая гибкая, что сгибалась под тяжестью тела девушки.
Вскрикнув от страха, Николь лягнула свободной ногой. Но Босток стоял крепко, широко расставив ноги, и цепко удерживал Николь за левую голень. С каждым его рывком она опускалась почти на фут – так сильно гнулась ветка, служившая опорой для рук девушки.
И каждый раз, когда Босток чуточку распрямлял ноги, готовясь к новому рывку, ветвь тоже распрямлялась и уносила Николь на фут вверх.
Господи! Этот мужик играл роль звонаря, а она была веревкой, привязанной к языку колокола.
Вверх и вниз, вверх и вниз...
Было похоже, что ее суставы не выдержат такого давления и выскочат из чашечек.
Не сможет она долго держаться, не сможет.
Придется выпустить ветку.
Боль в суставах и в спине стала уже невыносимой.
И дышать нечем.
Босток снова рванул ее вниз.
И она пошла вниз, как веревка от колокола.
И вдруг Николь резко вознесло вверх, так, будто она сидела на качелях, унесло вверх, к той ветке, за которую она держалась руками.
Не веря, что это действительно случилось, Николь даже затрясла головой, стараясь догадаться, почему он разжал руки.
Николь поглядела вниз, продолжая раскачиваться, подобно гимнастке под куполом цирка. Босток сидел на земле, держа в руках оторванную от шкуры гориллы ступню. Он зло скалился на нее и страшно ругался.
Слава Богу, подумала Николь с глубокой благодарностью. Шкура порвалась и соскользнула с ноги, заставив Бостока, так сказать, сесть в лужу.
С огромным трудом Николь подтянула колени к животу, чтобы Босток не смог дотянуться до нее. Она понимала, что он не отступится и не уйдет. Нет, черт бы его побрал! Похоже, у него темперамент бульдога, да он и похож на бульдога со своим плоским лицом и короткими крепкими ногами.
Ветвь то поднималась, то опускалась ниже. Николь все же удалось закинуть одну ногу на ветку и сесть на нее верхом.
