опустошенной Польше, а танковые армии в течение трех недель не выходили из непрестанных боев, они стали уязвимыми. В своем дневнике Гудериан два раза отмечал, что, все больше узнавая о слабости немцев, Жуков начинает идти на все больший риск. Но так бывало и раньше, что наступавшие с востока интервенты, смело проникавшие в Пруссию, оказывались разбитыми благодаря сочетанию солдатского умения и сильного руководства. Если добиться победы, подобной Танненбергу или Галицийско-Тарнувской, оказывалось невозможным, то германские армии вполне могли обеспечить успех, подобный «донецкому чуду» Манштейна.
Помня об этом, ОКХ задумало план создания совершенно новой группы армий в районе центр – север. В то время как немцев оттесняли назад по сужавшейся воронке между Балтикой и Карпатами, их командные структуры приходили в возрастающий беспорядок. План Гудериана предусматривал расформирование разбитой группы армий «Центр» и распределение ее частей между Рейнгардтом (группа армий «Север») и вновь образуемыми силами. Эти дивизии, которых оттесняли на юго-запад против верхнего течения Варты, можно было усилить за счет относительно целой группы армий «Юг», которой командовал Харпе, и они должны были получить новое название – группа армий «Центр». Ключевой район и самые важные войска должны были находиться в новых границах группы армий «Висла», отвечавшей за фронт между Познанью и Грауденцем. 6-я танковая армия, со своим высоким процентом СС, щедро оснащенная новейшими машинами, во многих отношениях являлась наилучшим инструментом, который немцы могли выбрать для такой задачи. Только что добившаяся поразительной «победы» в Арденнах (ее вывели из боев до того, как стал очевиден масштаб провала), она была привычна к действиям в условиях абсолютного господства противника в воздухе и проходила частые учебные подготовки как раз в той местности, где ей предстояло сражаться в самой важной для Германии битве. Другими условиями успеха в подобной операции – быстрая эффективная работа штаба для обеспечения скорейшего сосредоточения сил и точного определения рубежей регулирования – было качеством, всегда отличавшим германскую армию.
Отсюда следует, что имелась очень большая вероятность того, что, имей Гудериан полную свободу действий, он мог бы одержать победу, и советское наступление было бы остановлено. Если бы это произошло, то было бы крайне маловероятно, чтобы Сталин организовал еще одно наступление, прежде чем союзники форсируют Рейн. Невозможно сказать, каковы были бы последствия этого развития ситуации для устройства Европы и баланса мировых сил. Есть много причин, почему судьбы именно этой конкретной операции – и в ее планировании, и в ее запоздалой реализации – являются таким богатым материалом для изучения.
ОКХ решило, что группой армий «Висла» будет руководить штаб той армейской группы, который отвечал за Южные Балканы и связь с румынскими и венгерскими войсками, уже оттесненными назад за Прут. Штаб оставался в полной целости, но поскольку его обязанности если не кончились, то попросту испарились, он был незадолго до этого возвращен в Германию. Барон фон Вейхс, его аккуратнейший, но достаточно пожилой начальник, был выбран Гудерианом на руководство этими войсками, но, скорее всего, Гудериан собирался руководить этим сражением лично, имея Вейхса как начальника штаба де-факто.
Вечером 23 января Гудериан в ходе телефонного разговора кратко обрисовал Йодлю свои предложения. Он хотел заручиться поддержкой Йодля на совещании у фюрера, назначенном на следующий день. Йодль, очевидно, «согласился поддержать его предложения», и на самом совещании сначала все шло гладко. Гитлер одобрил новое разграничение войск, которое должно было войти в силу с 25 января. Но когда Гудериан предложил кандидатуру Вейхса на пост командующего группой армий «Висла», атмосфера начала ухудшаться. Гитлер сказал: «Мне кажется, что фельдмаршал устал. Я сомневаюсь, что он способен справиться с такой задачей». Вместо того чтобы прямо сказать, что Вейхс, оставаясь номинально командующим, на самом деле будет отвечать за штаб под его непосредственным руководством, Гудериан начал защищать достоинства своего кандидата. Гитлер, уже принявший решение, возражал, все больше теряя терпение, только и ожидая случая, чтобы сообщить им свою ошеломляющую новость. Наступил момент, когда Йодль, увидевший, в какую сторону подул ветер, «отпустил издевательскую реплику относительно глубокого и искреннего религиозного чувства фельдмаршала». Гитлер тут же «отказался подписать назначение». Он был сыт по горло этими профессиональными солдатами, этими предателями, которым нет конца. Хоссбах, Бонин, Раус, все они неумехи, ничтожества. Да и негодяи к тому же. Снова всплыло имя Зейдлитца. И потеря Лётцена.
Гитлер еще некоторое время кипятился в подобном духе, а затем провозгласил свое решение. Это должно быть армией СС. Здесь, в жизненно важном секторе, судьба рейха должна быть вручена партии и солдатам партии, чья верность никогда не стояла под вопросом. Далее, на пост командующего такими силами может быть только одна кандидатура: он должен быть отдан «национальному вождю», единственному офицеру рейха, которому фюрер бесконечно доверяет, самому Верному Генриху.
Гудериан пришел в ужас. Такое решение не просто разрушало его планы на контратаку. Оно грозило уничтожить всю командную структуру, о которой уже было объявлено, ибо, управляемый «военным невеждой» (как он часто характеризовал Гиммлера), этот жизненно важный новый сектор подставит весь фронт под еще большую опасность, чем было при прежнем положении вещей.
Верно, что в истории германской армии бывали прецеденты подобного рода, когда номинальное командование возлагалось на фиктивную фигуру, а высоко профессиональный штаб направлял его руку. Но «национальный вождь» плохо годился на роль бездействующего Гогенцоллерна. Он не будет чувствовать себя «удобно» в окружении кадровых офицеров, сказал Гитлер, и было предложено, чтобы он сам подобрал себе штаб. В качестве начальника штаба Гитлеру хотелось видеть генерал-майора СС Ламмердинга. Гудериан спорил несколько часов, но самое большее, чего он смог добиться, – это прикомандирование нескольких человек из корпуса офицеров общевойсковых штабов на «чисто административные» роли. Большинство постов заполнялось офицерами СС, «которые по большей части были одинаково не способны выполнять поставленные задачи».
На следующий день после этого совещания, 25 января, Барандоном была намечена встреча Гудериана с Риббентропом. Начальник Генерального штаба едва ли успел поспать часа три после пережитого разгрома своих планов на перехват военной инициативы, которые должны были послужить ему трамплином для перехода к политическим вопросам. Вполне понятно, что он не скупился на детали при описании кризиса. В конце Риббентроп, которому было трудно поверить услышанному, спросил, было ли это «абсолютной правдой», и даже намекнул, что «Генеральный штаб, кажется, теряет самообладание»[125]. После дальнейшего обсуждения обстановки Гудериан напрямик спросил Риббентропа, готов ли тот вместе с ним ехать к Гитлеру и «предложить попытаться заключить перемирие по крайней мере на одном фронте». Разговор продолжался следующим образом:
«Р и б б е н т р о п. Я не могу сделать этого. Я верный последователь фюрера. Я точно знаю, что он не желает начинать никаких дипломатических переговоров с противником, и поэтому я не могу обратиться к нему с тем, что вы предлагаете.
Г у д е р и а н. А как вы будете себя чувствовать, если через три-четыре недели русские окажутся у ворот Берлина?
Р и б б е н т р о п. Боже мой, вы верите, что это возможно?
Г у д е р и а н. Это не только возможно, но, благодаря нашему теперешнему руководству, неизбежно».
После чего Риббентроп «потерял невозмутимость». Он так и не согласился говорить с Гитлером, но, прощаясь с Гудерианом, сказал: «Послушайте, этот разговор останется между нами, не так ли?»[126]
После ухода Гудериана министр иностранных дел, по-видимому, поразмыслил над тем, что ему было сказано. Потому ли, что он сомневался в обещании Гудериана сохранить их разговор в тайне или из чувства верности фюреру, на которое он ссылался, Риббентроп решил нарушить данное им слово и уселся, чтобы собственноручно записать содержание разговора. Он не назвал начальника штаба по имени, но написал о нем как об «офицере исключительно высокого ранга на действительной службе, в настоящее время занимающего самый ответственный пост».
В тот вечер Гудериан случайно опоздал на совещание с Гитлером, и когда он вошел в конференц-зал, фюрер уже говорил «громко и возбужденно», как раз распространяясь на тему основного приказа № 1 (который запрещал обсуждать свою работу с какими-либо другими лицами, если такие сведения не являются необходимыми для выполнения собственных официальных обязанностей). Когда Гитлер увидел Гудериана в
