Достойный молодой человек. – Уши «вышеозначенного» дрогнули, а нимб вокруг лысины потускнел. «Вышеозначенный» чувствовал, что произошло что-то, имеющее к нему прямое отношение. Но что именно? – Ну что ж, любезнейший, – обратился Борин к Пушкову, – правду вы говорить не желаете, а ложь мне слушать надоело…
– Да я как на духу, как отцу родному!
– Полноте, полноте, – поморщился Борин. – После того как Воловин вас изобличил, наша беседа – пустая трата времени. Увольте, уши вянут…
– Это в чем же он меня изобличил? – привскочил на стуле барыга.
– Будто не знаете? Бросьте валять дурака, Пушков! Надоело.
– Не в чем меня изобличать!
– Хватит, хватит, любезнейший. Вы совершили тягчайшее преступление против закона и понесете за него кару.
– Преступление? – тонким голосом спросил барыга.
– Да-с, преступление, – подтвердил Борин и подал знак конвоиру: – Уведите его.
Тут предполагался мой выход.
– Минуту, Петр Петрович, – сказал я. – Гражданин Пушков имеет право знать, в чем его обвиняют.
– Он это знает лучше нас с вами, Леонид Борисович.
– И все же я попрошу вас частично ознакомить его с показаниями Воловина.
– Пустое, Леонид Борисович!
– Не могу с вами согласиться.
– Ну, ежели вы настаиваете…
– Настаиваю.
Борин с видимой неохотой остановил конвоира, который подошел к Пушкову.
– Не смею перечить, Леонид Борисович.
В любительских спектаклях я никогда не участвовал, но у меня создалось впечатление, что водевиль сыгран неплохо.
Прочитав последнюю страницу протокола допроса Воловина, «вышеозначенный» посерел.
– Это на что же он намекает, товарищ революционный начальник, а?! К стенке меня хотит поставить? Шесть безвинных младенцев на сиротство обречь? – завопил он.
– Кто в том виноват, Пушков? Вы знали, на что шли, – сказал, я, а Борин нравоучительно дополнил:
– Шила в мешке не утаишь.
– Брехня! – взвизгнул барыга.
– Что брехня?
– Все, все! Брешет Дублет!
– Зачем же ему лгать? – удивился я.
Пушков затравленно огляделся. Тихо, почти шепотом сказал:
– А затем, чтоб Никиту Африкановича Махова покрыть. Потому как жемчуг тот он с его щедрот получил.
Мы с Бориным переглянулись.
– То есть вы утверждаете, что эти тридцать семь жемчужин Воловину дал Махов?
– Утверждаю.
– А почему, собственно, – спросил я, – мы должны верить вам, а не Воловину?
– А потому, товарищ революционный начальник, что мои слова вам гражданин Миша Арставин засвидетельствует, – проникновенно сказал Пушков.
Так впервые в протоколе допроса появилась фамилия «министра финансов и торговли вольного города Хивы» Никиты Африкановича Махова.
Да, оплошал Дублет, оговорив Пушкова. Оплошал!
III
Миша Арставин, нагловатый парень с томными глазами и пухлым ртом, не слишком стремился «засвидетельствовать» слова своего приятеля с Сухаревки. Он бы вообще предпочел оказаться в эти дни подальше от Москвы. Но он был практиком, поэтому понимал, что бессмысленное запирательство к добру не приведет и от «уголовки» можно ожидать еще больших неприятностей, чем от Махова. Поэтому мы с ним вскоре поладили… После перекрестного допроса и очной ставки с Пушковым Арставин подтвердил, что действительно жемчужины отдал Дублету не кто иной, как сам Никита Африканович. И произошло это в присутствии его, Арставина. Дальше дело пошло еще успешней.
Мы провели несколько очных ставок между Пушковым и Арставиным, а затем свели их с Дублетом. Дублет ершился недолго. Под напором осмелевшего от страха «вышеозначенного» и Михаила Арставина он стал сдавать свои и без того шаткие позиции.
Теперь, сопоставляя протоколы допросов, можно было получить некоторое представление об
