устоять перед напором обеспеченного красавца с массачусетским дипломом, и почти сразу в качестве ответной любезности пригласила переехать из отеля в ее дом, в гостевую комнату, которая (поразительная удача!) как раз пустовала.
7
Моя болезнь развивается, я задыхаюсь в пыльном воздухе этой склепоподобной темницы, но я не сдамся. Написал уже два десятка страниц, а ни до чего внятного не договорился. Воспоминания начинают путаться. Долорес. Я познакомился с тобой в конце мая 1947 го года. Или 48 го? Нет, больше не могу сегодня. Легкие жжет, холодный пот струится из пор, голова раскалывается от боли – словом, всё плохо. Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита, Ло-Лита… Повторяй это имя, наборщик, пока страница не кончится.
8
Заседание продолжается, господа присяжные заседатели! Как бы то ни было, я решил жениться. Самые разные соображения двигали мной. Мы были близки с Долорес по устремлениям, имели равное образование (по официальной версии, ведь я не стал посвящать ее в подробности своих нью-йоркских изысканий) и достаточно зрелый возраст, чтобы соединить если не сердца, то доходы и члены. Мои старосветские манеры и сдержанный лоск импонировали ей; я же полагал, что ровная жизнь, домашний стол, неспешная работа по специальности и профилактическая однообразность постельной деятельности могли бы помочь мне если не отделаться от порочных позывов, то, по крайней мере, с ними справляться. Нашему сближению еще способствовали длинные вечера, когда мы сидели tete-а tete у динамиков приемника, вслушиваясь в шорохи внешнего космоса, выискивая среди хаоса затейливый писк морзянки или бравые голоса межпланетных капитанов, рапортующих о пройденном пути. Бдения завершались глубокой ночью, а поутру на веранде родового гнезда семейства Гейз я вновь встречал Долорес, расположившуюся в садовом кресле, по-домашнему всклокоченную и в мохнатом халате, изучающую свежий выпуск «Radio Engineering». Можно сказать, мы сроднились, но время от времени (не судите за это строго!) меня охватывало глубокое отвращение, приправленное желанием немедленно смыться из Рамздэля, ведь спелые прелести милой Долорес были столь же далеки от завораживающего идеала истинной марселины, как тусклый мертвый Плутон далек от живого ослепительного Солнца. И только эти периоды, повторявшиеся регулярно, удерживали мою тянущуюся руку или останавливали в гортани слова лживого любовного признания.
Теперь послушайте, что произошло по истечении шести недель нашего знакомства, сопровождаемых незримой, но оттого более мучительной пыткой обостренными чувствами. Не могу поклясться, что, медля с предложением, я не подталкивал Долорес к тому, чтобы она сама проявила известную инициативу. В пространстве между нами уже проскакивали игривые искры. Но и она не торопилась перешагнуть границу, отделяющую необременительный флирт от строгих амурных обязательств. Полагаю, миссис Гейз всё-таки не сумела привить дочери должной раскрепощенности идейной американской суфражистки. И вот однажды, в субботний день, Долорес собралась в университет Шарлотта, на конференцию по космической связи. По пути она планировала заехать в мастерскую Митчеллов и заказать ремонт шестерни угломестного механизма. Таким образом, почти на двое суток я оставался полновластным хозяином тарелки. Меня вдохновил этот отъезд. Уже дважды, прощупывая эфир в направлении Марса, я различил несколько тихих, нарушенных помехами слов, из которых разобрал: «Тума… Соацр… Талцетл…» Мне стоило невероятного усилия, чтобы не вскрикнуть, когда я осознал, что это не случайное порождение радиовихрей, а именно слова на языке песчаных королей. Марс, Солнце, Земля. С них начиналось мое обучение марсианским языкам и диалектам, они же стали позывными мечты. Я не поделился с Долорес своим открытием (к счастью, она совсем не интересовалась языками, с высокомерием истинной американки полагая, что даже Бог говорит по-английски), но сгорая ждал возможности, когда смогу прийти в аппаратную в одиночестве и настроиться на таинственную волну. Отчетливо помню поспешные сборы, хлопки дверей, длинные тени каштанов, кожаный чемодан с трогательными багамскими наклейками, тарахтение двигателя, легкий чисто дружеский поцелуй в щеку. Оставшись на дороге, я поймал себя на том, что слабо, но ритмично помахиваю поднятой рукой. Тут же я выкинул Долорес из головы и чуть ли не бегом отправился в аппаратную, чтобы успеть настроить оборудование и развернуть зеркало антенны перед восходом Марса, который тогда был в оппозиции, давая мне надежду на устойчивую связь. За работой я не заметил, как наступила ночь, пришлось включить подсветку. Я медленно поворачивал верньер приемника, изо всех сил напрягая слух. В какой-то момент я испугался, что не смогу найти нужную волну, что на самом деле три марсианских слова – это галлюцинация, вызванная последними переживаниями. Огненный хаос отчаяния уже поднимался во мне до края, как вдруг черная космическая пустота сказала: «Эллио утара гео Талцетл». Здравствуй и славься, сын Земли!
Прости меня, читатель, но необыкновенно трудно мне выразить с требуемой в исповеди силой этот взрыв, эту дрожь, этот толчок страстного узнавания. В один пронзительный миг тьма моей души наполнилась теплым сиянием, в ней расцвела нежная волшебная nova. А из наушников продолжал литься певучий голос истинной марселины – слово за словом, фраза за фразой. Трясущимися руками я схватил чистые листы, приготовленные для заметок, и начал покрывать их корявыми буквами, как будто заново учился писать. Тут же пытался переводить услышанное. И по сей день я до мельчайших подробностей помню это первое послание от моей неугасимой звезды.
Здравствуй и славься, сын Земли!
Да будет крепок твой дом. Да будет свеж твой воздух. Да будет прозрачна твоя вода.
Мое имя Ло-Лита, я дочь Марса.
Мой мир умирает. Но я верю, что жизнь сильнее смерти.
Я ищу тебя, сын Земли. Я прошу тебя о помощи.
Ты великан, сын Земли. У тебя прекрасное лицо, оно подобно Солнцу. Ты сильный, мужественный и добрый. Твои руки – из железа, колени – из камня. От твоего взгляда женщины чувствуют тяжесть под сердцем.
Приди ко мне, сын Земли, наполни водой высохшее русло. И я буду твоей навеки.
Где ты, где ты, где ты, сын Земли?
Мое имя Ло-Лита, я дочь Марса.
Наступила длинная мучительная пауза, потом мелодия голоса истинной марселины зазвучала вновь. Далекая Ло-Лита («Ло» – впервые, «Лита» – свет звезды, Свет-Звезды-Видимой-В Первый-Раз) повторяла свой призыв, свою отчаянную мольбу, и трепет моего пронзенного сердца был ей ответом.
Внезапно мне сильнейшим образом захотелось курить. Я никогда не понимал удовольствия, которое испытывают любители никотинового угара, но в тот момент приземленный и банальный до тошноты ритуал показался необходимым для символического завершения значительного, но не самого главного этапа в жизни – как членовредительская инициация дикаря-подростка на каких-нибудь варварских Каймановых островах. Долорес держала папиросы в доме, и я покинул станцию, пройдя по усыпанной кирпичной крошкой аллее, в жемчужном тумане воплощенного торжества. Я поднялся на веранду, открыл дверь и шагнул в холл первого этажа, совершая эти действия механически, не чувствуя ног и рук. Я не стал включать свет, чтобы не нарушить яркой вольфрамовой вспышкой волшебную грёзу ночи. В осторожном движении я нашел письменный стол Долорес (она любила работать, сидя лицом к окнам веранды), пошарил ладонью в поисках пачки «Дромадер» и наткнулся кончиками пальцев на бумажный лист, оставленный посередине стола явно в расчете на то, чтобы я его заметил. Я замер, подозревая худшее, а потом всё-таки зажег настольную лампу. «Это – признание: я люблю вас», – так начиналось письмо Долорес Гейз. Я прочитал его всего один раз, и во мне вновь всколыхнулось отвращение. Глупая-глупая Долорес своими сентиментальными каракулями сумела-таки испортить мой праздничный вечер и грозилась испортить мне жизнь, поставив условие: или я отвечаю ей взаимностью, или убираюсь к чертовой матери из Рамздэля до ее возвращения. Или-или – никак иначе. В порыве безотчетного гнева я изорвал письмо на мелкие клочки, усыпав ими столешницу. Эта нелепая женщина встала на моем пути к мечте, и, наверное, я убил бы ее, окажись она поблизости в тот роковой час. Я рычал сквозь стиснутые зубы, стонал, закидывая голову. Но потом словно ангел коснулся моего плеча спокойной дружеской рукой, призывая не спешить. И я послушался. Я прогнал гнев и увидел, что всё еще нахожусь у письменного стола. Господа присяжные заседатели, я почуял, что по лицу моему блуждает дьявольская усмешечка. Если я соглашусь на женитьбу, то смогу всласть использовать тарелку Долорес для связи с Ло-Литой, я работал бы в эфире безнадзорно и в самые подходящие часы.
