– Увидимся.
Не говоря ни слова, Уайт развернулся и уехал, оставив меня в вихре поднятой пыли с сумкой в руке и поднятым от холодного ветерка воротником.
Я сидел на крыльце, размышляя о том, как много времени провел на верандах и у порогов: с отцом, фотографируя светлячков и звезды, с тобой, потягивая вино и глядя на заходящее солнце. Всегда перед домом или под ним, но никогда внутри. Попроси описать, где жил, так и сказать будет нечего.
Размышления прервал лай собаки, удивительно напоминавший тявканье твоего лохматого, избалованного монстра. В следующий момент из дома выскочил и он сам.
Я повернулся, и пес, виляя хвостом от радости, бросился ко мне из темноты. С чего бы это? Обычно я не включал свет по ночам, но теперь пришлось – нет ничего хуже, чем вляпаться в собачье дерьмо.
Подозрительных запахов не обнаружилось. Я оглядел ярко освещенную комнату, однако ничего не увидел. Между тем чертов пес продолжал выражать восторг, лая и тычась носом мне в колени. На столе в кухне лежала «Лос-Анджелес таймс», раскрытая на спортивной странице с большой фотографией какого-то парня из НФЛ. В углу, около блюдечка с водой, стояла пустая чашка, издававшая несвежий запах говядины.
Оставленная Отто записка гласила: «Пес останется у нас, пока она не пожелает его забрать. Увидимся через пару дней». Я бы с удовольствием прикончил обоих. Работы невпроворот, а собаки шумят, с ними надо играть, их нужно выгуливать, за ними приходится убирать. Выпустить пса из дома я тоже не мог – там он непременно стал бы добычей койотов.
В шкафчике нашелся пакет с собачьей едой. Я высыпал половину в чашку, скомкал и бросил в мусорную корзину старую газету и раскрыл свежую. Найти какую-нибудь веревку и привязать на улице. Но это завтра. А пока я открыл банку консервированного супа, поел, принял душ и спустился в лабораторию.
С улицы попасть в подвал можно было через двойную дверь, которая закрывалась изнутри на надежный засов. Внутри дома в подвал вела бетонная лестница. Лаборатория была моим любимым рабочим местом, где я проводил большую часть времени.
Именно его мне сейчас и не хватало. С одной стороны подпирал Уайт, требовавший немедленного результата, с другой – нужно было хотя бы немного поспать. Отто смылся, и я остался совсем один. С первого взгляда задача выглядела не такой уж сложной. Провести химический анализ, выделить активные алкалоиды наркотика и сообщить Хойлу и Уайту, что я знаю, как его приготовить. Не выдав при этом главный секрет. Конечно, они оба далеко не дураки и рано или поздно вычислят, что то, за чем они гоняются, на самом деле сварено на их собственной кухне, но к тому времени я уже знал, что в грязных играх победить можно только одним путем – отказавшись в них играть, – и что правда есть кратчайший путь к безопасности. Да, они знали, что я занимался экспериментами, и могли подозревать что угодно, но все записи уничтожит пожар, случившийся по вине тех, кого нанимали они сами.
Оз представлял собой крохотную серую комнатушку в форме куба с календарем на стене, кофейной кружкой и стопками испещренных записями листков за компьютером. Я расхаживал взад-вперед, постукивая кулаком по ладони, бормоча под нос, а глупая собачонка крутилась под ногами, вертя хвостом, поглядывая на меня просительно снизу вверх, требуя чуточку внимания. Есть, спать, бегать, гавкать, срать, есть и спать. Нам такое существование недоступно хотя бы уже потому, что о собаках всегда кто-то заботится. Я еще раз проверил запоры на дверях, взял записи и лег на диван с надеждой хоть немного поспать.
Невероятно. Как могло случиться, что я сам ни разу это не попробовал? Я вдохнул белую пыльцу, воплощение Больше, и первая волна пришла уже через несколько секунд. Она накрыла и подхватила меня, принеся больше энергии, больше сил, больше идей, больше счастья, больше всего. Препятствия не исчезли, впереди по-прежнему лежали дни и дни работы, но теперь я мог справиться с ней. Она принесла больше тебя, Дезире. Меня переполнила бесконечная любовь к тебе, любовь, о существовании которой я знал, но к которой, как к бездонному резервуару, подключился впервые, и теперь она сочилась из всех пор, и мне хотелось смеяться и солнцу, и небу, и каждой ползающей в пустыне твари, потому что всего этого было одновременно много и мало.
Все будет в порядке. Я все просчитаю, выпутаюсь из неприятностей, напрессую для Хойла голубых таблеток, а потом, Ди, мы с тобой исчезнем, уедем куда-нибудь. Куда захотим. Надо только сделать так, чтобы Рыжий не появился в лаборатории, пока я сам этого не захочу. Я пообещал себе, что все будет так и даже еще лучше. Я знал, что могу это сделать. Только один раз. И больше никогда. Да, так говорят себе все, но мало кто удерживается от второго и третьего раза, а потом это входит в привычку. У меня будет иначе, потому что я знаю, это – преходяще, а моя любовь к тебе, моя мечта о нас – постоянны и вечны, и они сильнее порошка желания. Но он был здесь, под рукой, лежал белыми ленточками на столе, и каждый грамм, каждый пакетик обещал больше и больше времени для того, чтобы дать Хойлу то, что ему нужно.
Это не было неясным ощущением эйфории или расплывчатым чувством благостности. Нет, я испытывал то же самое, что испытал Творец в тот момент, когда изрек: «Да будет свет». Как будто центр вселенной взорвался у меня в груди, разметав во все стороны пространство и время, и этот миг стал началом Всего, первым мгновением бесконечных будущих мгновений. Мысль о сравнении с Богом может показаться кому-то смешной, но я действительно чувствовал себя им. Все мгновения пережитой когда-либо любви пронизали меня потоком счастья, миллионы таких мгновений, очищенные от сопутствующих им воспоминаний, пропитали каждую секунду моего бытия. Счастье и любовь, беспредельные и ничем не ограниченные, переполнили мою грудь и продолжали разрастаться, расширяться, как будто сердце мое стало центром большого взрыва, а я сам был Богом, источником разлетающейся во всех направлениях любви.
Я не боялся Уайта. Уайт подчинялся Хойлу, которому диктовал волю неведомый и скрытый от глаз совет директоров. Угловой офис, кресло с высокой спинкой и ручной работы ящичек для сигар дались ему не просто так. Я знал, что скоро всему этому наступит конец, но пока хотел только одного: качаться на теплых волнах и наслаждаться струящейся во мне любовью.
Спустившись на землю, я подумал, что приму душ и поставлю точку, но потребность заново пережить невероятное оказалась сильнее страха перед Могильщиком, Манхэттеном Уайтом и людьми-жуками, которые должны были вот-вот свалиться с черного неба пустыни.
Простата превратилась в дымящийся огарок, будто кто-то воткнул в задницу каминную кочергу, но остановиться я уже не мог. Я думал только о том, как сильно люблю тебя, и каждая новая доза прошивала меня волной всего сущего, волной самой вселенной. Я думал только о тебе, хотя мысли уже расползались, и я не мог удержать их. Дезире, я бы никогда не подумал, что зайду так далеко с тобой и Уайтом. Что, вы знаете друг друга?
Надо сбросить газ, притормозить, собраться с мыслями. Я ломал голову над резервным вариантом. Итак, мы не смогли реплицировать вещество. Просто не смогли. Я уже заготовил солидный запас ЛСД и немного весьма приличного препарата X. Сказать по правде, я хитрил и раньше, отщипывая по чуть-чуть от каждой партии, зная, что поступаю правильно, подготавливаясь к экстренной ситуации, и что никто ничего не заметит, если выполнять норму, поддерживать уровень производства и обеспечивать им доход – пусть даже ценой искажения отчетности в конце месяца. Конечно, я рисковал, понимая, как взбеленится Уайт, если раскроет мои махинации, но я был их курицей, несущей золотые яйца, а что хорошо для курицы, хорошо и для петуха. Да и кто он, петух?
Итак, я собрал резерв и подготовил запасной план. Я мог сказать Уайту: «Эй, приятель, с тем дерьмом ничего не вышло, но знаешь что? У нас есть полмиллиона доз чистейшего левого ЛСД, и мы можем протолкнуть его по своим каналам, верно?» Им будет не что пожаловаться. Они дадут мне отсрочку, пойдут на все ради денег. Таких денег, что им и не снились. Оставалось только надеяться, что тот мотоциклист, что якобы опрокинул на себя кислоту и потом, сидя посреди пустыни, курил шкурку геккона, набитую карандашными очистками, питался мясом тарантулов и поджаривал на солнышке свой член, очнется через полгодика в уютном сумасшедшем доме.
Думать, думать, думать, думать. Что хорошо для курицы, хорошо и для петуха. Я был курицей и у меня были цыплята. Так почему бы ими не попользоваться? Голода я не чувствовал, однако понимал, что надо поесть. Закусочная находилась в паре часов ходьбы от дома, и я решил, что прогуляюсь туда, как только закончу со следующей партией. Путь, конечно, не близок, но в ближайшие часы все равно не заснуть. Заправлюсь, даже если придется глотать через силу, потом вернусь в лабораторию и сообщу Уайту, что дело не выгорело. Извиняться не стану, потому что как ни ненавидит извинения Уайт,
