В кабинке зажёгся яркий свет, одновременно пурпурный и зелёный, и Вспышка заглянула мне в глаза. Радужка у неё коричнево-зелёная, цвета речной глины, управление автомобильным транспортом такой светло-карим называет. Уже в следующую же секунду меня переполнила огромная любовь к этой женщине. Безграничная, неугасимая, вместе с благодарностью и счастьем, от которых разрывалось сердце. Именно тогда я впервые спросил, как её зовут.
Я закашлялся и подавился воздухом: Вспышка делала мне искусственное дыхание, наполняя лёгкие запахами виски и жевательной резинки. Пощёчина роем голодных пчёл впилась в одну щёку, потом в другую, а открыв глаза, я увидел не Вспышку, а худую блондинку. Может, на сцене она и пользуется бешеной популярностью, но в жизни лишний раз не взглянешь.
— Не бейте, я хороший! — взмолился я и чуть не прикусил язык: рядом с блондинкой стояла Вспышка, прижимая к груди скомканное белое платье. «Иди работать! — твердила ей незнакомка. — Бегом, пока Джимми не увидел!»
— Мне пора, — заявил я.
— Вы в порядке? Точно? — с хорошо отрепетированной заботой допытывалась блондинка, подталкивая меня к телефонам-автоматам, туалетам и таинственной двери с надписью «Посторонним вход воспрещён». В следующую секунду я стоял на усыпанной гравием парковке, прижимая к груди кошелёк. Пустой. Через три ночи я нашёл Вспышку, и мы переспали.
Всё просто: звонишь в стрип-клуб и спрашиваешь, когда работает девушка, — она, мол, для приватных танцев нужна. Администраторы клиентов любят, ещё бы, мы же деньги платим. Клиентом может быть даже маньяк, который мечтает зарезать танцовщицу на стоянке, — он ведь тоже собирается потратиться! Почему бы и нет? Решив не полагаться на удачу, я провожу в клубе две ночи подряд, каждый раз просаживая по шестьдесят баксов плюс мелкие расходы на виски и кофе, и на третью встречаю Вспышку.
Появилась — и на час десять минут исчезла выкачивать деньги из какого-то японского миллионера. Я знал: если девушка зарвётся, япошка умрет от асфиксии, и ей придётся уходить из клуба через чёрный ход.
Ничего подобного: вот она. Я поднял руку, и Вспышка присела за мой столик. «Привет, дорогой!» — делает вид, что меня не узнаёт. Пришлось взять со стойки лампу и поднести к лицу. На шее две багровые полоски, будто хлыстом ударили справа налево. Судя по всему, Вспышка — правша. Кожа покраснела, на желтовато-зелёных, незаметных при неярком освещении синяках запёкшиеся коросты. Горло болело, было больно глотать.
На следующий день я снова пришёл в клуб, а ещё на следующий повёл её в бар. Результат — три ночи подряд в однокомнатной квартирке в Шерман-Оукс. Мне нравилось смотреть, как Вспышка обнажённая идёт к комоду, как двигаются её ягодицы, когда она делает первую после секса дорожку.
— Хочешь попробовать? — Девушка протянула пузырёк из коричневого стекла размером с мой мизинец.
— Давай… — Я знал, что нужно вдыхать, но почему-то боялся: всё, что попадало в нос, вызывало сухость и жжение.
— Вот возьми. — Вспышка протянула металлическую соломинку (нержавейка, калибр — двадцать миллиметров) и насыпала порошок двумя дорожками сантиметра по три с половиной. — Вдохни посильней и иди по дорожке. Не бойся, жечь не будет.
Она оказалась права. Представьте, что разбивающееся окно, от самого крупного осколка до мельчайшей крупинки, — это мысль, план или идея. Стекло разлетается сразу во все стороны, во все мгновения жизни, от первого вздоха до последнего. Представьте, что нажимаете стоп-кадр и перематываете фильм назад. Представьте: зазубренные осколки намагничиваются и стягиваются в единое сияющее целое. Приняв кокаин, чувствуешь что-то подобное. Сосущая воронка печалей, горестей и неприятных воспоминаний бесследно исчезает. Вспышка будто заново открыла мне мир.
Итак, я стою в её комнате, первые волны кайфа сгоняют сбившиеся мысли в единое «здесь и сейчас», пристально смотрю в зеркало, а в голове с бешеной скоростью проносится: «Как здорово!»
— Когда-то это было частью моего номера, — сказала Вспышка, откупоривая бутылку с ромом.
— Что? — не понял я.
В следующую секунду она изрыгнула на свечку комок пламени, и в спальне тут же посветлело.
— Где ты так научилась?
— Ты что, не хотел выступать в цирке, когда был маленький?
— Да, но не огнём же плеваться!
— А кем ты мечтал стать?
— Человеком-змеёй.
— Иди сюда, — позвала Вспышка. — Сделай ещё дорожку.
Кокс поставлял ей Джимми, вышибала из клуба, который с удовольствием принял меня в клиенты. У него была целая сеть: танцовщицы и их клиенты. Хозяева клуба знали и забирали свою долю; хозяева хозяев — те, что сидели с гроссбухами в карточных залах или барах Вегаса, — наверняка тоже. Через некоторое время Джимми познакомил меня с Реем. Сотрудничество оказалось долгим и плодотворным: я менял имена, адреса, ипостаси, а ни о чём не подозревающий Рей оставался моим поставщиком. «Хороший друг», — вроде так сказал Джимми, и для Рея я стал «другом Джимми». Левую руку никогда не показывал, за товаром приезжал на квартиру в Калвер-Сити… Особо умным Рей не казался, но я не слишком обольщался и бдительность не терял. Этот парень носил кудлатую бородку и круглый год не снимал чёрную вязаную шапочку. В каждом ухе по слуховому аппарату — этакий символ слабослышащих всех национальностей.
Расходы неуклонно росли, и я стал выполнять заказы Джимми и его работодателей. Впервые оказывая платную услугу, думал: «Зря согласился, пусть это будет исключение. Одно-единственное». Я подделывал карточки соцстраха, печатал свидетельства о рождении, изготавливал паспорта. Для Мии и Ленки с Украины, для Павла из Будапешта… Принимаясь за дело, я испытываю самый настоящий кайф, чуть ли не физическое удовольствие: раскладываю образцы, подмечаю недостатки и с блеском их устраняю. Крутятся мозговые шестерёнки, бешено ходят рычаги, от напряжённой работы мозга на щеках появляется румянец и теплеют руки.
Кому-то интересно, как находящиеся под постоянной слежкой пускаются в бега, кочуют с одного места на другое и выпутываются из безнадёжных ситуаций. Кому-то хочется знать, как отчаянные парни провозят через канадскую границу кирпичи с опиумом или переправляют из Мексики пасту коки. Мне ничего не хочется и ничего не интересно.
Сделал исключение для Джимми и К° — теперь приходится переживать за них, а им — за меня. Исключение для Джимми, а за ним как следствие исключение для Кеары. «Преврати меня в кого-нибудь!» — и я научил её всему, что умею. Девушке хотелось знать все тонкости, и реши я утаить от неё настоящее имя — наверняка бы потерял. А этого допустить нельзя.
Со Вспышкой мы прожили пять месяцев, до августа 1985 года. Я снимал квартиру в северном Голливуде, нередко ночуя у неё в Шерман-Оукс. Черепобойки не беспокоили уже несколько лет: последняя случилась в тюрьме, ещё до переезда на Запад. В лазарете только и смогли, что положить на койку и обколоть аминазином до такого состояния, что я не мог разговаривать. Та мигрень продолжалась три дня, однако в Калифорнии как-то забылась и отошла на второй план. Я стал считать головную боль детской болячкой, неприятной спутницей взросления.
В тот день Вспышка работала в первую смену, а я читал, дожидаясь её в Шерман-Оукс. Мертвая тишина поглотила городской шум, синие стены спальни стали на меня надвигаться, и за несколько секунд я вспомнил каждый миг трёх предыдущих черепобоек. Огненный кинжал боли пронзил затылок, и я, собрав последние силы, бросился в ванную, разыскивая более-менее подходящее лекарство. Нашёл упаковку перкоцета, одну за другой начал глотать таблетки… Не помогало. Сбившись со счёта, я опустошил пузырёк, потом ещё один. Зря: с тех пор черепобойки стали частыми гостьями.
— Вы слышите меня? Можете назвать своё имя? — Голос громкий, чёткий, настойчивый. Смуглый медбрат с короткой стрижкой, по виду — настоящий мексиканец. Затянутые в резиновые перчатки руки бережно придерживают мою голову. Синяя ветровка, нашивка «Скорая помощь округа Лос-Анджелес» и
