повторяла:
— Слушайте! Тук-тук. Тук-тук. Вы слышите? Он пытается освободиться. Он хочет вернуться ко мне.
Мы трое — Ансельм, Уильям и я — боялись одного: как бы кто-нибудь не принял ее слова всерьез.
Ужасная развязка была как гром среди ясного неба. Однажды утром, вскоре после Пасхи, мы, монахи, выйдя с мессы, заметили, что за церковным двором, там, где чинили стену, собралась толпа Меня послали узнать, что происходит. Не могу передать, какое волнение охватило меня, когда я увидел, что местные жители сгрудились вокруг небольшого участка у самой стены. Я пробрался сквозь толпу и остолбенел от ужаса.
Энни, почти нагая, сидела на земле. В отчаянии она сорвала с себя последние остатки одежды. Ногти у нее были черные от грязи; из-под них сочилась кровь.
Она откопала тело младенца.
В том самом месте строители готовили раствор, земля пропиталась известью, и останки уже успели сильно разложиться. Однако Энни прижимала к обнаженной груди гниющую плоть так, словно ребенок был еще жив и нуждался в материнской ласке.
— Вы видите? Видите? — обращалась она к изумленной толпе. — Мой мальчик пытался выбраться Тук-тук. Тук-тук. Я слышала его. Все это время он рвался ко мне.
Вглядевшись в лица людей, я понял, что должен действовать без промедления. Именно тогда мне в голову и пришла мысль обвинить в случившемся иудеев.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как мне впервые предложили умертвить младенца. Я уже отходил ко сну после вечерней молитвы, когда пришел Ансельм и, не говоря ни слова, повел меня в свою келью. В келье сидел незнакомец, облаченный в одежды ордена храмовников, о котором мне доводилось слышать от пилигримов, возвращавшихся из заморских стран. На свои плащи монахи этого ордена нашивали ярко-красный крест.
На столе стояла небольшая жаровня, на ней — котелок. Лицо странствующего монаха было окутано паром, поднимавшимся над сосудом. Горящие уголья отбрасывали зловещий отблеск на его балахон. Так я впервые встретился с братом Уильямом, который незадолго до этого прибыл из Иерусалима.
Я не исповедуюсь и не ищу себе оправданий. Едва перешагнув порог, я понял, что замышляется что- то недоброе. Сгорбленные фигуры, лица, склонившиеся над котелком, — такова была обстановка, в которой мне открылся чудовищный замысел. Пар с едким, кисловатым запахом и призрачный красноватый свет послужили зловещим фоном злодейского заговора и составили — в моем воображении — его кровавую ауру.
Уильям приблизил ко мне лицо, и его черные глаза засверкали.
— Скажи мне, — промолвил он низким и вкрадчивым голосом, — зачем ты стал монахом?
Я кратко поведал ему, что попал в аббатство в возрасте восьми лет, что воспитывался здесь и что ничего не знаю о мирской жизни.
— Однако ты по собственной воле принял постриг, — продолжал Уильям. — Ты добровольно принес обеты нищеты и послушания.
— Да.
— И по собственной воле принес обет целомудрия.
Я потупил взор:
— Да, и обет целомудрия.
— Ты решил посвятить свою жизнь трудам и молитвам. В надежде на вечную жизнь и вечное блаженство потом.
— В Писании сказано, что каждый, уверовавший в Него, получит жизнь вечную, — осторожно сказал я.
Уильям молча кивнул.
Каминными щипцами он снял котелок с жаровни и поставил его на стол, чтобы остудить. Только тут я заметил, что в котелок опущена бечевка. Кончик бечевки свисал по стенке, и Уильям время от времени слегка подергивал за нее, как делают рыбаки, желая раздразнить ленивую рыбу.
— Ты посвятил свою земную жизнь Христу, потому что Он предлагает тебе жизнь вечную на Небесах, — храмовник многозначительно усмехнулся. — А что ты скажешь, если я пообещаю тебе то же самое — только не после смерти, а здесь и сейчас?
Я посмотрел на Ансельма, который следил за нами, весь обратившись в слух.
— Пообещаешь мне? — растерянно повторил я.
— Что ты не исчезнешь с лица земли, но будешь жить вечно, — сказал брат Уильям — Если я открою тебе тайну Святого Грааля, посвящу тебя в тайну Его Воскресения. Если тебе не придется больше возносить Ему свои молитвы, не придется укрощать плоть, приносить себя в жертву, вставать к заутрене и гнуть спину до всенощной. Если я скажу тебе, что вечное блаженство не в том, чтобы петь осанну, а в том, чтобы любить женщин, пить вино, властвовать над людьми, дышать свежим воздухом Кому ты будешь служить?
В растерянности я посмотрел на Ансельма, словно надеясь найти у него поддержку. Я хотел напомнить им о дне Страшного суда, на котором предстанут все смертные, независимо от того, сколько земной жизни им было отпущено.
Но я чувствовал, что здесь не место для подобного лицемерия, а потому промолчал. Во рту у меня пересохло. Только теперь я понял, что уже глотнул той отравы, которая поразила самое сердце аббатства.
Уильям, видя, что я не собираюсь отвечать, снова улыбнулся и снова потянул за бечевку. На сей раз он извлек ее из бурлящей жидкости, и сквозь клубы пара я рассмотрел, что другой ее конец облеплен синеватыми кристаллами, чьи грани были подобны лепесткам раскрывшегося цветка.
— Это «синий цветок», — сказал Уильям. — Синий камень. Камень Святого Грааля. Формулу его приготовления мне открыл один язычник-колдун в Священном городе. Эго была плата за то, что я сохранил ему жизнь. Сначала все составные части смешиваются и разогреваются на огне, затем содержимое остужается до образования кристаллов. Затем капелька кристаллического вещества растворяется в воде — совсем немного. Получается целебная жидкость. Если раз в полгода погружаться в эту жидкость, естественное строение тканей восстанавливается настолько, что процесс старения прекращается. Тело — твое тело — становится практически… бессмертным.
Я вскочил так стремительно, что опрокинул скамью, на которой сидел. Меня прошиб пот, хотя стояла ночь и было довольно прохладно. Сердце мое рвалось из груди.
— Это дьявольские козни! — вскричал я. — Зачем ты рассказываешь это мне?
— Сядь же, сядь, — промолвил Ансельм. Он наклонился и заботливо подставил мне скамейку.
Я медленно опустился на место.
В красноватом отблеске горящих углей мелькнула улыбка Уильяма. Он многозначительно посмотрел на Ансельма, и тот понимающе кивнул
— Камень — лишь часть волшебного эликсира, — еле слышно — так что мне пришлось наклониться вперед — прошептал храмовник. — Чтобы испытать его в деле, необходим еще один ингредиент.
Еще один ингредиент.
Я не пытаюсь умалить свою вину, рассказывая о муках совести, терзавших меня после приведенного выше разговора. Правда состоит в том, что, какие бы душевные страдания я ни перенес, одна-единственная мысль с самого начала терзала мой разум. Жизнь! Вечная жизнь! Вечная молодость! Если человек обладает подобным даром, что ему угрызения совести? Ведь совесть — лишь страх кары Божией, которая ждет его после смерти. А если смерти больше не существует, если страх вечно гореть в аду больше не властен над вами, то что для вас совесть? Что для вас Бог? Если мне дарованы вечная жизнь и вечная молодость, я сам стану Богом. Я поплыву по волнам своих желаний, и надо мной перестанет довлеть раскаяние или страх гнева Божьего.
И все это в обмен на один недостающий ингредиент.
